Расписание фильма в Иркутске, 8 ноября

Пианистка

Фильмы Ханеке всегда неоднозначны, противоречивы и достаточно провокационны: подобно вину пятилетней выдержки они не рассчитаны на поглощение залпом, а должны неторопливо растекаться внутри организма. При этом ощущения от этого вина могут быть отнюдь не приятными, а кислотными и горькими.

Чему же в действительности учит героиня фильма? Только лишь игре на пианино? Через скандалы с матерью, великолепные музыкальные этюды, психологические унижения учеников раскрывается ужасная история крайне неординарной личности.

Иногда отталкивающе неприятно, иногда шокирующе отвратительно, но, безусловно, очень оригинально и достойно. Хэппиэнд - это совсем другая история, это история не этого фильма.

После просмотра я погрузился в сон, растворив сознание в волнах медленного прилива. Тело медленно растворялось в темноте и становилось легче. Приснилась учительница русского и литературы, которая вызвала к доске и почему-то заставляла писать дробные числа: все это крайне парадоксально в связи с тем, что математика для меня - определенное садомазо.

Это фильм, который становится окончательно понятен только на 3-4 просмотре. На 5-м он становится нужен. На 6-м он может сделать человека лучше. Всё это сложно уловить за его, казалось бы, монотонностью. У Ханеке сюжет развивается настолько плавно, медленно, что в итоге все эти телевизионные бредни в гостиной, на которые дубляж не жалеет времени, превращаются в законченный символ одиночества. Одинокая женщина продолжает воспитывать свою дочь и не знает, что больше свою дочь не увидит.

Самая знаменитая роль Юппер – самая её театральная роль. Так играют великие актрисы в театре. Так в кино играет только великая Юппер. Она настолько идеально сочетает свою внешнюю скукоженность и внутренние парадоксы морали и извращения, что я напрочь забываю, что передо мной Юппер. Это не актриса. Это моя злобная одинокая училка, это гениальный одинокий художник, это люди, окружающие нас постоянно. Мы не готовы их понять. Убийц, насильников, мазохистов, геев – не принимаем. Пока не посмотрим пару раз «Пианистку». После «Пианистки» я понимаю, что такие люди могут быть рядом, но я могу об этом не знать (они часто будут ругать насильников, геев etc., в тайне мечтая о чем-то запретном или воплощая свои мечты за закрытой дверью). При этом я могу помочь этим людям: своим поведением, своим пониманием их малейшей прихоти, недовольства, плохого настроения, не озлобляясь в ответ, а задумавшись над причиной всех этих прихотей и недовольств. Виновата ли Эрика в том, что у неё таится под кроватью? Могу ли я обвинять Эрику? Могу ли я помочь Эрике? Главное: нет ли в моем поведении, хотя бы на минуту, тех возможностей и желаний, которые для окружающих будут казаться чем-то неприличным только потому, что большинство считает это неприличным. Конечно, Ханеке не оправдывает в данном случаем мазохизм, но он заставляет задуматься нас: прежде, чем обвинять кого-то, не стоит ли разобраться в причинах, не стоит ли пожалеть человека и вовсе убрать подальше свои обвинения. Может стоить пожалеть злобную бабушку и не ответить на её хамство в автобусе? Может, стоит пожалеть своего ребенка и не воплощать в нем свои неудавшиеся мечты? Может, не стоит считать себя лучше всех на свете – вдруг найдется кто-нибудь еще, кто будет так же гениально играть на пианино?

Ханеке преподносит нам сразу два образа матерей. К сожалению, такие примеры в обычной жизни не составит труда найти. Разве можно маниакально превращать взрослого человека в ребенка? Разве можно свою дочь называть некрасивой? Мы вроде бы привыкли к таким особенностям воспитания. Нам вроде кажется, что в итоге не должно быть крови – ни от осколков стекла, ни от кухонного ножа. Но кровь будет, настаивает Ханеке. Удалось ли ему доказать это зрителю, не берусь сказать. К сожалению, такие образы (помните Бесс в «Рассекая волны» фон Триер?) часто вызывают у зрителя недоумения по поводу психической болезни героев. Ханеке безусловно с бесстрастием психиатра исследует болезнь, но мне кажется, причины болезни интересуют его куда больше. Еще больше его интересует последствия, к которым после «Пианистки» его самые благодарные зрители никогда не захотят приблизиться. Если усиленно подталкивать человека к маниакальной гениальности и величию, человек может вовсе не стать великим – он может стать маленьким. И тогда уже он неосознанно будет выбегать на лед стадиона без коньков, смешно скользить по этому льду. И ничья жалость маленькому человеку тогда не поможет. А помочь должна, настаиваю я вслед за Ханеке.

Могла ли стать героиня Юппер гениальной пианисткой без всех этих причин и следствий? Вполне возможно, не стала бы. Ханеке также затрагивает и эту тему: тему художника, который без внутреннего конфликта, может быть, даже порока, не сможет создавать совершенные произведения искусств.

Это фильм о том, как надо жить. О том, как воспитывать своих детей, воспитывать себя. О том, как любить. Себя и окружающих. В противном случае машины будут тихо проноситься мимо. А женщина уйдет куда-то из кадра.

«Эрика, её изысканные одеяния, её мать укрыты от других, как сыр под стеклянным колпаком. Колпак поднимется, если кто-то снаружи возьмётся за стеклянную шашечку сверху и потянет за неё».
Эльфриде Елинек «Пианистка».

Всем давно известно, что книги австрийской немолодой «эмансипе» читать вслух, да ещё публично, не рекомендуется так же, как и не рекомендуется смотреть детям и беременным женщинам фильмы Михаэля Хенеке. Конечный продукт творческой деятельности каждого из этих двоих вызывает не просто живейший интерес у, каким-то вселенским чудом остающейся в живых думающей части современности, но и продуцирует у этой самой части непозволительные сегодня совестливые позывы, возникающие сразу же от прочтённого и увиденного.

Вот уже сколько лет Эльфрида Елинек, со славой обличительницы всего постиндустриального общества, каждой своей книгой старательно, с напором одинокой любительницы диванных собачек, тычет носом сытое и довольно живущее ныне европейское общество в пороки и грязные радости этим же самым обществом так неустанно производимые. И есть представитель того самого беспокойного социума Михаэль Хенеке, снимающий жесткое, откровенное кино, лишенное «многобюджетного» пафоса.

Может, кто-то и мог предположить, что когда-нибудь, в году этак 2001-м, книга, написанная в 1983 году, и вышедшая миллионными тиражами в Европе и США, станет литературной основой скандальной ленты заслуженной собравшей в Каннах не только призы за главные роли, но и заветный Гран-при. Если кто об этом и догадывался, то уж точно не сама Елинек и Хенеке, по крайней мере, то какую реакцию породило слияние истории, сочиненной писательницей и режиссёрской фантазией немецкого эмигранта, предвидели в полной мере не все.
«Пианистка», не смотря на все нападки краснеющих пуритан видевших фильм, являет собой добротно прилаженную ко времени и месту качественную европейскую картину. В ней есть всё, что способно заинтересовать, заинтриговать заставить полюбить, и оттолкнуть. В ней есть «хенекевская» тонкость гуманиста, заложенная им ещё в "Седьмом континенте"(1989).

«Пианистка», по сути, является фильмом о боязни признания своей полной жизненной несостоятельности и как следствия боязни одиночества. И сама Эрика Кохут - скромная «госпожа учительница», тому яркое подтверждение.
Эрика живёт в небольшой квартирке с матерью, которую играет непозволительно стильная и талантливая Анни Жирардо. Мать Эрики, мерзкая старушенция, спровадившая своего собственного мужа и отца дрожайшей дочки в «желтый дом», не вылезает из своей квартиры, бесконечно смотрит телевизор, знает все телепрограмму наизусть, тайно попивает настойки и допекает свою беспокойную собственность: Кохут – младшую, запрещая ей покупать не только новые модные тряпки, но и, не давая право своему чаду на всякое подобие личной жизни.

Эрика же птица совсем другого полёта, она талантливый профессор Венской консерватории, образованная преподавательница подрастающему поколению бессмертных творений Шопена и Шуберта. Она незаметно выскальзывает из рук матери, вытекает из её заботливых пальцев, даже без спросу обзаводится неким подобием романтической привязанности к собственному ученику, уже неюному, но по сравнению с Эрикой очень даже молодому, дилетанту с техническим образованием.

И тут начинается то, ради чего стоит смотреть подобное кино. Эрика, которую мать упаковала, зашила, перевязала и запечатала горячим сургучом. Эрика – это сокровище, созданное одержимой матерью, для своего же единоличного пользования, выворачивает наружу всё, что и составляло её истинное искаженное извращенной привязанностью родителя нутро.

И всё это надо было сыграть: тонко, сдержанно, без актёрских «вывертов». Изабель Юппер на своем веку играла много странных дамочек, этаких миловидных «венер в мехах», но её Пианистка поистине зрелище завораживающее заложенным в нём тихим безумием. Есть ещё Бенуа Мажимель, он же Вальтер Клеммер, актёр без лукавства, что говорить, хороший актёр, сыгравший с Юппер на равных, не затерявшись, подарив своему герою юношескую непосредственность и мягкость.
Сильное кино снял Михаэль Хенеке, по настоящему расцветающее только при одиночных, внимательных и непременно повторных просмотрах. С выверенными не раздражающими суетливым новаторством кадрами снятыми Берже. И конечно, музыкой, звучащей лишь как гениальный фон, не отвлекающий от сути всей истории.

Самое же главное, что «Пианистка» Хенеке – это повод задуматься, прежде всего, не только каждому посмотревшему фильм, а всему обществу, и понять, какие химеры оно способно породить, заведомо обрекая людей на те роли, для которых они не были рождены.

Как-то уже банально говорить о сублимации плотской любви в игре на рояле, за которым можно выразить себя идеальным любовником и более того – педагогом, хотя вот эта последняя мысль – воспринимать свою сексуальность как педагогическую, просвещенческую пожалуй, и не банальна, учитывая то, что фильм европейский, «западный»… Не Ким Ки-Дука же смотрим! Финальная сцена «Пианистки» как раз об этом: ученик и учительница, не поделив дирижерскую палочку, расходятся в жизнь и в смерть. Помните, у Феллини дирижер не слышит случайно возникшей гениальной игры оркестра? А тут профессор учит чувствовать музыку, а по-настоящему играть позволяет только себе, водрузив на пюпитр аскетичную романтику Шумана-Шуберта.

Если Феллини интересовал сам феномен возникновения шедевра (возможна или невозможна слаженность, быть или не быть дирижеру, когда разношерстный оркестр так легко растрепать по ветру, что только сильный удар может спровоцировать гениальное единство), то автора «Пианистки» интересует вопрос о том, как выглядит, на что способен и кому принадлежит сам инструмент творения. Кажется, французы любят выводить назначение вещи из ее фактурных, материальных свойств. И вот уже деревянная шатенка подсматривает жизнь пухлогубых и мягкопалых своих учеников, один из которых – с глазами-фонариками и лицом Земфиры («Хочешь?») дерзает сам преподать ей урок. Но куда ему с его футбольным здоровьем и щенячьей раскованностью против метапозиции великих романтиков, которые «знали, что сходят с ума» и учили – как и чем это стоит проделывать в первый и последний раз.

Нельзя не вспомнить и «Контрабас» Зюскинда, тоже преданного Шуберту. Но все-таки "Контрабас" – это любовность инструмента, а не инструментальность любви, иначе бы монолог артиста не продолжился бы за пределами музыки, оставляя ощущение звучащего и далеко не последнего аккорда. В шубертовском речитативе пианистки - профессора Эрики - интересна инструментальность любви, ее функциональность, дидактика, обрывающая жизнь-партитуру на ремарке.

Любовный инструмент пианистки, как мельница, переваривает-перетирает множество вещей, среди которых преобладает своя и чужая плоть и кровь.
И сама пианистка – инструмент и застывший звук, ее лицо и тело поразительно напоминает нотную тетрадь, усыпанную знаками-веснушками, ее орудование лезвием между ног и аккуратно-решительное самоубийство сквозь белоснежную сорочку ножом – не волнующие аккорды, а лаконичные пометки композитора: «там, где Шуберт помечает «piano», Бетховен написал бы «проникновенно».

Героиня второго плана – мать (Жирардо) постоянно помешивает вещественный бульон, в котором варится Эрика: все должно быть добротно, морально, профессионально, недорого и отвечать музыкальному реноме – так давно ненавидимая французами буржуазность! Прекрасно, что в этом фильме Жирардо старенькая, ее всегдашний мимический минимализм здесь как нельзя уместен, как, впрочем, и напряженный лаконизм Юппер, заставляющий вглядываться в легкое подрагивание губ. Как постоянно рвущаяся струна Эрика то и дело приводит себя в порядок, умудряясь давать пощечины, выдирать волосы, рвать платья, мочиться на улице, делать минет…

Аккуратные пункты плана садомазохистской встречи – последняя капля терпения ученика, и вот уже любовь – не искушение для дилетантов, а чувство, которое не с кем делить. Шуберту стоило сойти с ума, не зная об этом? Но тогда что такое настоящее искусство, как не сознательное безумие?

Безумие способно породить нечто гениальное. Когда объединяются два безумца, неминуем скандал. Михаэль Ханеке и Эльфрида Елинек, режиссер и писатель, которые возвели насилие и жестокость в ранг высокого искусства. Их совместная работа над фильмом «Пианистка» принесла Ханеке вторую по значимости награду Канн и, пожалуй, лучший фильм в его карьере, а Елинек еще больше приблизила к Нобелевской премии.

Не менее гениальны здесь и исполнители главных ролей — Бенуа Мажимель и невероятная Изабель Юппер, для которой образ Эрики Кохут стал также самым значимым в ее творчестве, и принесший множество профессиональных премий, да что там, по большому счету, лишь после «Пианистки» Юппер признали одной из самых талантливых актрис в истории. Немногословная роль фрау Кохут потрясла мир. Никогда до этого я не видел столь глубокого и всепоглощающего перевоплощения. Кажется, что Юппер не просто оживила свою героиню, она буквально стала ей, что, конечно, в силу больной психики фрау Кохут, вызвало беспокойство за саму актрису. Изабель Юппер удивила, главным образом, игрой лица, мимики, создав непроницаемую, холодную, злую маску, глядя на которую становятся понятны и объяснимы все сложные душевные терзания ее героини.

Но больше удивляет другое. Каким образом Михаэль Ханеке смог экранизировать главный роман Эльфриды Елинек? Для меня несомненно, что Ханеке самый талантливый режиссер современности, обретший невиданное доселе мастерство в режиссуре, но здесь стоит учитывать, что сама госпожа Елинек чрезвычайно трудна для понимания, и доходчивая сюжетность не в приоритетах австрийской писательницы. Кто читал, тот поймет мою озадаченность.

В «Пианистке» сложилось множество факторов приведших ее к триумфу, и не последней из них стоит сама история поврежденной пианистки Эрики Кохут, ставшие чудовищным порождением культурных запретов и социального давления. В ней есть много чего необычного: в свои сорок лет она до сих пор спит с матерью, чудесно играет Шуберта и преподает его музыку в Консерватории, посещает поронокинотеатры, подглядывает за парочками, занимающимися сексом в автомобилях и увлекается садо-мазохизмом. Причем последнее увлечение фрау Кохут носит отнюдь не развлеченческий характер. Для нее это единственно возможная форма существования. Ее естевство. И когда в нее влюбляется молодой ученик, Эрике приходится вступать во взаимодействие, выводящее ущербную душевную организацию пианистки из равновесия, обнажая всю боль, которую, казалось бы, способна вынести личность. Убедившись, что этот монстр цивилизации умеет любить, мы вместе с героем сталкиваемся с шокирующим проявлением этого чувства, и неприступная пианистка внезапно становится жертвой, по-настоящему слабым и несформировавшимся человеком, который утратив свою защиту, находит единственно возможный для себя выход.

Именно после «Пианистки» Михаэль Ханеке стал моим любимым режиссером. Смотря на этот фильм в ретроспективе, мне кажется, что «Пианистка» стала одним из наиболее значимых кинособытий десятилетия. Никто ни до, ни после, не проникал так далеко в природу жестокости, и не срывал так ловко маски с благопристойных граждан. О значимости «Пианистки» свидетельствует и то, что непримиримого критика Ханеке, австрийское правительство выставило из страны, после чего тот отправился выливать тонны мудрой грязи на приютившую его Францию. И ни до, ни после Ханеке не обретал такой пугающей целостности, проявив запредельный талант постановщика.