Мультфильм

Суперсемейка

Когда Хелен выходит замуж за Боба, им обоим под 30, на дворе 50-е, и они оба работают супергероями. Хелен, действующая под творческим псевдонимом Эластика, изумительно гнется. Боб, известный как Мистер Невероятный, имеет русый зачес и челюсть утюгом. По дороге на свадьбу он успевает навалять грабителям, предотвратить крушение поезда метро, спасти котенка. Боб и Хелен боятся, что им трудно будет совмещать семью и работу. Они не знают, что институт супергеройства (всеми вроде так любимый) скоро зашатается — обыватели, вместо того чтобы рукоплескать, начнут требовать компенсаций за покореженную в ходе борьбы со злом собственность, а конгресс озаботится тем, что спасение мира производится в отсутствие какой-либо законодательной базы. Торжество общественных норм над личным величием будет в конечном счете закреплено решением федерального судьи: супергероям Америки установят черту оседлости и запретят работать по профессии.

Мы снова видим их лет где-то через пятнадцать. Хелен, все еще гибкая, но явно неудовлетворенная, насаждает мягкий домашний фашизм: заставляет детей скрывать наследственные сверхспособности, тем вгоняя их в непролазные комплексы и ломая им психику. Плешивый и растолстевший Боб работает в страховой компании, где в его job description входит врать погорельцам и обделять компенсациями трагических старух. Как всякий отставник, он становится трогательно и болезненно доверчив: стоит первым встречным мошенникам поманить его мечтой о прежних поприщах — он хватается за эту мечту, не обращая внимания на нестыковки, насторожившие бы и ребенка.

Толстяк, совершающий подвиг, заведомо достоин нашего восхищения и сочувствия куда в большей степени, чем мужчина атлетического сложения, ведь в отличие от атлета толстяк преодолевает не столько окружающий мир, сколько себя самого. Тот же самый толстяк, введенный в заблуждение, на пределе своих скудных возможностей творящий что-то совсем бессмысленное, — образ тем более драматический. В его глупом наивном энтузиазме есть что-то очень жизненное и достоверное; самопожертвование, от которого никому нет пользы, а всем есть только вред, случается чаще и имеет, если задуматься, куда более высокую поэтическую ценность.

Для стомиллионной компьютерной погремухи “The Incredibles”, сделанные бывшим режиссером «Симпсонов» Брэдом Бердом, выглядят на удивление лаконично и неразляписто — модернистскую смелость нацарапанного карандашным огрызком комикса фильму удается сохранять вплоть до самого конца (когда в угоду младшей части аудитории начинается-таки эпический мордобой и разбабахивание крупных форм). Более того, помещая супергероя — фигуру, в соответствии с комиксовой традицией заведомо мессианскую, отрекшуюся от всего личного и обреченную на пожизненную неприкаянность, — в антураж бытовой семейной драмы (американские критики тут добавляют «бергмановской семейной драмы», но мы уж постесняемся), Берд провоцирует идейный конфликт, которому совсем чуть-чуть не хватает, чтобы стать философской притчей об отказе от предназначения во имя бытового счастья, — едва ли не в духе «Последнего искушения Христа».

Примечательно, что историю сверхчеловека, стонущего под гнетом обыденности, упомянутая уже американская критика склонна считать удачной сатирой на свое гражданское общество, а главный посыл расшифровывать в стиле объективистских манифестов Айн Рэнд, любимой философини всех творцов нового мирового порядка, проповедовавшей, что когда на сцену выходит некто, обладающий силой и волей, обществу следует умолкнуть в тряпку.

За этим доморощенным ницшеанством несколько теряется куда более важный вопрос, точнее, даже круг вопросов, — ими еще не жирный, не отлученный от профессии герой задается в самом начале фильма. Отчего нельзя спасти мир так, чтобы он остался спасенным хоть на какое-то обозримое время? Почему последовательная борьба со злом неизбежно превращает борца в посмешище? Зачем к вопросам, уже однажды и, казалось, навсегда решенным, непременно приходится возвращаться потом, уже в маразме и с пузом? Черт бы с ней, с интеграцией сверхчеловеков в повседневную жизнь общества, но ответы на эти вот вопросы и правда хотелось бы знать. Как говорилось в совсем другой картине, из китайской правоохранительной практики: все-таки дико трудно работать в таких условиях, когда зло перманентно, а добро мимолетно.