Фильм

Седьмая печать

Монументальный шедевр от Ингмара Бергмана. Швеция, 14-й век, страна уничтожена черной чумой. Рыцарь Антониус Блок (Макс фон Сюдоф) вместе со своим сквайром Йорнсом (Гуннар Бьорнстранд) направляются домой после долгих лет Крестового Похода. Пустынная земля, холодное небо, безлюдная местность. Нет никого, кроме одинокой фигуры в черном. Это – Смерть (Бенгт Экерут), который предлагает сыграть рыцарю в шахматы, пока его оруженосец спит. Выигрывает Смерть – Антониус отправляется с ним, нет – остается в живых. Доиграть партию, впрочем, они не успевают – просыпается Йорнс, и путешественники продолжают путь. По пути им встречаются несколько странных персонажей и ужасные останки деревень. Однажды они спасают от изнасилования девушку, а также встречают ведьму, которую хотят сжечь на костре. С последней рыцарь заводит серьезный разговор о существовании Сатаны и Бога. Кроме того, он встречает священника, которому исповедается, рассказывая свой план победы в шахматах со Смертью, не подозревая, с кем он на самом деле говорит. Партия, тем временем, продолжается при малейшей возможности, во время которой странствующий рыцарь, наконец, осознает смысл собственного существования и исполняет свою цель, спасая молодых людей.

Сама идея фильма родилась в голове Бергмана, наверное, еще в далеком детстве, когда он, будучи сыном священника, проводил время в церквях, слушая проповеди и внимательно разглядывая картины и роспись, впитывая религиозные основы, а также пугающие опасность после смерти. Годы спустя, когда он преподавал, Бергман написал пьесу с таким количеством персонажей, сколько у него было студентов. Какое-то время спустя он еще и влюбился в «Кармину Бурану» Карла Орфа, что придало его пьесе не только средневековый колорит, но и должную мрачность. Пьеса превратилась в сценарий, и автор однажды показал ее на своей студии «Свенск» в надежде получить разрешение на съемки фильма, однако не увидел понимания со стороны начальства. Лишь только после успеха «Улыбок летней ночи», которую он снял вообще по заказу директора киностудии, он снова положил рукопись на стол и попросил пересмотреть позицию по этому фильму. Удовлетворенные представители руководства на этот раз оказались более благодушно настроенные и фильм снять разрешили, при условии, что Бергман снимет картину очень быстро, за месяц, и за какие-то смешные деньги. Об этом, впрочем, довольно скоро пожалели, ибо не представляли, как позиционировать картину в прокате, но к тому времени фильм уже был в постановке.

Работали в довольно легкомысленных условиях, по полной программе используя отведенное время, ибо очень повезло с погодой, а также оставшиеся от съемок какого-то другого фильма декорации, которые несколько подновили и поправили для собственных нужд. Многое сооружали из подручных средств, на скорую руку, особо не переживая о последствиях. Никто тогда не представлял, какой великий фильм они снимают. Знаменитая финальная сцена, которая была снята импровизацией, вообще была сделана без участия актеров. Бергман и Гуннар Фишер, который был оператором на этой ленте, увидели впечатляющую тучу и кинулись ее снимать. Актеры, тем временем, уже ушли в помещение, и режиссер попросил техников, к которым присоединились ничего не подозревающие туристы, поплясать на дальнем фоне, пока работает камера. Так или иначе, в сроке группа уложилась с точностью до одного дня, а денег не было потрачено лишних ни копейки. Таким образом, очередной шаг в собственный мир кино, Бергман вновь сделал по собственной инициативе, рискуя, может и не всей режиссерской карьерой, но возможностью снимать то, что он любит снимать. Ведь не секрет, что именно этот фильм для Бергмана был гораздо более близок по духу и лично, чем те же знаменитые «Улыбки летней ночи».

Впрочем, сам автор признает, что из-за спешки, в которой делался фильм, он получился несколько неровным, хотя эта нервозность, пропитывающая постановку, придает теме о жизни и смерти нужную живость и трепетность. А любителям всматриваться в технические детали и находить там ляпы, конечно, стоит пересмотреть свое отношение к кинематографу в скором времени. Гораздо более важен тот момент, что этот фильм уловил Бергмана в том состоянии, когда тот находился в религиозном сомнении. С одной стороны, в фильме звучит голос искренней набожности, попытки найти свой диалог с Богом. С другой стороны, в противовес звучит и полная холодного и взвешенного рационализма версия. При этом оба голоса звучат не как спор и не как конфликт, а как диалог поиска Святости, которая, при этом, находится, что разительно отличается от того, что будет снимать Бергман чуть позже. Образы и персонажи картины по-своему уникальны и неповторимы. Они лишены того болезненного цинизма и отчаяния, которыми пропитаны герои чуть более поздних лент режиссера, но уже находятся за пределами привычных бытовых или исторических кинематографических реалий.

Звучит тут и очень любимая в то время Бергманом тема бродячего цирка. Если вспомнить уже снятую ленту «Вечер шутов» и еще только запланированную «Лицо», то можно даже сказать, что эта тема во многом определила повествовательную структуру большинства лент этой части фильмографии режиссера. Сам Бергман признавался, был очень впечатлен историями о бродячих труппах, которые странствовали в годы голода и чумы по Европе. Кто знает, возможно, в послевоенном мире, который внезапно очутился в кошмаре Холодной войны, именно такая точка зрения, холодная и мрачная, оказалась именно тем, чего они хотели. Опять же, усталость от рафинированных голливудских персонажей и следовавшими за ними героями местной европейской киноиндустрии, сделала свое дело. Фильм очень хорошо приняли за пределами Швеции. Конечно, помогло и то, что фильм был отлично сделан, вопреки некоторым сомнения самого автора. А сам принцип рассказа о страдающем возвращающемся с войны рыцаре, который проходит через ад, сражаясь с силами зла, задала моду даже для дешевых фантастических лент, которые пришли позже.

Интересно и то, как продолжает смещаться самоидентификация режиссера в собственных лентах. Там, где ранее его альтер-эго было представлено актерами формата Биргера Мальмстена или Стига Олена, то сейчас это брутальный и суровый фон Сюдов. А терзания на тему любви, творчества, измены сменились на более серьезные – о судьбе, смерти, предназначении человека. И без того мрачные образы урбанистического ада на этот раз сменились декорациями настоящего апокалипсиса. Одна из сцен фильма даже несколько позиционирует вообще весь замысел режиссера. Когда у художника, пишущего страшную картину о смерти и разрушении, спрашивают, зачем он это вообще делает, тот отвечает, что это заставит людей помнить о том, что они смертные. Причем Бергман не прибегает для этого к каким-то сложным метафорам и символизму, хотя ряд грубоватых символов тут, конечно, присутствует. Вся гениальность картины заключается в том, что он смог снять невероятно материальный фильм о мистическом, неосязаемом. И, в отличие от большинства других шедевров того времени Бергмана, этот фильм менее всего похож на сновидение, хотя именно он и мог бы считаться сном.

Итак, фильм получился шедевров и прекрасно, что это осознали не только кинозрители будущих поколений, но и современники. По выходу картины в шведский прокат, впрочем, в прессе зазвучали привычные сомнения. Мол, автор переходит границы своих возможностей, пытается говорить о слишком серьезных вещах, говорит претенциозно. То есть опасения студийных продюсеров о том, что фильм получился слишком узким для широкого проката, начали реализовываться. Религиозные и философские проблемы мало тронули ни шведского зрителя, ни представителей пишущей братии этой страны. Картину обвиняли и в нигилизме, и в пустоте, и в экстатичности. Потребовались десятилетия, чтобы в Швеции этот фильм включили в список лучших картин столетия. Однако за рубежом, а особенно в Европе, которая в тот момент переживала пик внимания к экзистенциализму и была благотворной почвой для подобного кино, отдаленного от привычных канонических голливудских норм, фильм просто взорвал общество изнутри. Бергмана сравнивали с Гете (из-за «Фауста), хвалили за сделанный идеальный экзистенциальный фильм, восторгались исторической аутентичностью, универсальностью сюжета, шикарным визуальным рядом, столь аскетичным. Многие издательства назвали этот фильм одним из лучших в истории кино. Было написано много статей, монографий, исследований. Картину кинулись цитировать по всему миру, от коммерческих комедийных лент до независимых авторов. И, пока мир постепенно отходил от снятых подряд двух шедевров «Улыбки летней ночи» и «Седьмой печати», автор уже работал над третьим – «Земляничной поляной».

Этот фильм, который заставляет шевелить мозгами с самой первой минуты просмотра.
Это фильм - притча, повествующая о том, кто и в чем ищет свой смысл жизни.
Главный герой, играющий в шахматы со смертью и старающийся выгадать время на то, чтобы хоть как-то понять смысл своего существования. Его оруженосец - некое подобие здравого смысла и совести, он как бы создает реальность для своего хозяина - суровую. но справедливую.
Рассказ том, как, порой, война остается более гуманной, чем "мирное время"...

Очень поучительно и актуально.

страх смерти, смысл жизни, вера и неверие.

Подтекст - кризис среднего возраста: весной 1957 году 38-летнего Ингмара Бергмана положили в больницу - гастрит и общее утомление. Третий (!) брак рушился, связь с Биби Андерссон подходила к финалу, попытка примириться с матерью провалилась + колоссальный стресс начала 1950-х, когда шведская киноиндустрия была заморожена и Бергману, чтобы прокормить три семьи, пришлось снимать рекламу.

Если такие работы Бергмана как Шепоты и крики представляют собой сложное полотно из множества переплетенных явных и скрытых нитей, то Седьмую печать - грубо - можно сократить до трех сцен:

а. исповедь рыцаря Смерти,
б. шествие церковников с крестом и ведьмой,
в. диалог рыцаря и оруженосца во время сожжения ведьмы.

Для ясности их следует поменять местами:

1. Несение креста

Эта сцена разворачивает исходный посыл картины: снятие седьмой печати с Книги жизни открывает Судный день (Апокалипсис 8:1). Шествующие монахи, соответственно, распевают гимн День гнева (Dies irae): "День гнева! Этот день расточит Вселенную по прах, как пророчили Давид и Сивилла! Какой трепет охватит все сущее, когда придет судия, чтобы взыскать по всей строгости".

Об этом и размышлял Бергман: что он сам успел сделать к 38 годам, правильно ли он жил и т. д. (эти мотивы Бергман в том же году разовьет - под другим углом - в Земляничной поляне). Едва ли он задавался вопросом, что ответит Богу на Страшном суде, своим судьей он скорее был сам. Но размышляя о собственном существовании, он, судя по всему, пытался разобраться и с теми взглядами, которые - независимо от его воли - пустили глубокие корни в его сознании. С религиозными взглядами, которые прививал ему отец - королевский капеллан. Хотя сам Бергман говорил, что потерял веру в 8 лет, едва ли все так просто.

Как писал Бергман в Магическом фонаре (1989), пока отец произносил проповедь, сам он "посвящал свой интерес загадочному миру низких арок, толстых стен, запаху вечности, красочному свету, дрожащему на странных сплетениях средневековых изображений и вырезанных фигурах на потолке и стенах - здесь было все, чего могло желать воображение: ангелы, святые, драконы, пророки, черти, люди".

1. Исповедь Смерти

- Я хочу исповедаться и снять тяжесть с души, но в сердце моем пустота.
Пустота - это зеркало, в котором я вижу свое лицо. Я смотрю на него и чувствую страх и отвращение.
Мое безразличие к людям заставило меня замкнуться в себе. Я живу в призрачном мире, в плену своих снов и фантазий.
- И все равно ты не хочешь умирать
- Нет, хочу
- Тогда чего же ты ждешь?
- Я хочу обрести знание.
- Тебе просто нужны гарантии.
- Называй это как хочешь.
- Разве невозможно познать Бога своим собственным разумом? Почему он скрывается за недосказанными обещаниями и чудесами, которых никто никогда не видел? Почему мы должны верить верующим, когда мы не в состоянии поверить самим себе? Что будет с теми из нас, кто хочет верить, но не может, а что с теми, кто не может, да и не будет верить? Почему я не в силах увидеть Бога в себе? Почему он продолжает жить во мне, причиняя страдание и унижение? Я проклинаю его и хочу вырвать из своего сердца, но не могу от него избавиться! И он остается реальностью, пусть даже насквозь фальшивой. Ты меня слышишь?
- Да, слышу.
- Я хочу обрести знание. Мне не нужна вера или домыслы. Мне нужно знание, пусть Бог протянет мне руку, откроет свое лицо, заговорит со мной. Но он молчит. Я взываю к нему во мраке - иногда мне кажется, что там никого нет.
- Может там и в самом деле никого нет.
- Тогда жизнь превращается в бессмысленный кошмар. Как может человек жить с осознанием конечности своего бытия и ничтожности всего сущего? Большинство людей просто не задумывается о смерти и никчемности существования, но настанет день, и они окажутся на грани жизни и смерти.
- Да, этот день придет.
- Мне все ясно: мы должны создать культ из своего страха и обозвать его Богом.
- А с тобой нелегко.
- Сегодня утром за мной пришла Смерть, мы начали партию в шахматы. Это отсрочка поможет мне сделать одно важное дело.
- Какое же?
- Вся моя жизнь была поиском, лишенным цели: забавы, войны, никому не нужные разговоры - в этом не было и нет никакого смысла. Я говорю это без горечи или самоосуждения. Я знаю: со всеми происходит то же самое. Но я хочу использовать данную мне отсрочку.
Я хочу совершить хотя бы один осмысленный поступок.

3. Диалог рыцаря и оруженосца развивает эту тему и делает вывод:

- Что она сейчас видит? Кто-нибудь мне скажет?
- Ей уже не больно.
- Вы не ответили на мой вопрос. Кто позаботится о ней: ангелы, Бог, сатана, или может пустота? Там впереди только пустота, господин.
- Нет, неправда!
- Посмотрите ей в глаза: в последнее мгновение жизни ей открылась ужасная истина - она видит бесконечную пустоту под луной.
- Нет!
- Мы не в силах ничем помочь ей, но мы видим то же, что и она. И испытываем точно такой же страх.

И на фоне этого - недалекий актер со своей семьей, далекий от размышлений о высоких материях. Смерть для него - не противник в игре, и не повод осмыслить себя, Смерть для него - лишь, заурядно, причина страха. И именно семью актеров Бергман выводит позитивными персонажами - очевидно, он им завидовал: обуреваемый сомнениями, он сам, вероятно, желал бы таких же душевных простоты и покоя. Актер здесь счастлив простым счастьем: он говорит что думает, пусть за это ему попадает, он растит сына, рядом с ним любящая жена и перед этой семьей раскрыто будущее.

"Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное... Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят". (Мф 5:1,6)

Казалось бы, и другие крестьяне нищи духом, но все они одержимы своими страстями: кузнец ревнует, его жена изменяет ему с актером, оруженосец так же высоколоб, как его сюзерен, а уведенная им девушка странно молчит. Всех их уведет Черная смерть. И только простой сердцем актер убежит от нее.

И рыцарь делает свой "единственный в жизни осмысленный поступок" - отвлекает Смерть, давая актеру возможность спастись.

Вторая тема - отношения между мужчиной и женщиной, а точнее модели мужского поведения с женщиной. Бергман, очевидно, очень остро воспринимал эту тему и много над ней размышлял.

Визуальные символы. Во-первых, Черная смерть, свирепствующая на побережье, выведена действующим лицом.
Во-вторых, разумеется, Пляска смерти - хоровод покидающих этот мир во главе со Смертью. Этот хоровод стали изображать еще в Средние века, добавив к нему затем несколько дополнительных аллегорий, среди которых Смерть как музыкант, заставляющий всех плясать под свою дудку, и игрок, у которого невозможно выиграть.

В последнее время частенько заполняю пробелы в познаниях кинематографа старыми культовыми картинами. К фильмам с религиозным подтекстом отношусь с особой осторожностью, субъективное мнение может испортить впечатление даже от признанного шедевра. Долго пришлось решаться на просмотр «Седьмой печати» Бергмана, направленной именно на то, чтобы вселить веру не только в Бога или злой рок, а в то, что нужно уметь жить и ценить то, что у тебя есть, то, что ты жив, в конце концов. Ангел Смерти придет в любой момент и от берет даже то, чем ты до этого не особо дорожил.

По своей манере повествования фильм плавный и размеренный, что неудивительно. Это сейчас жизнь мчится, а режиссеры создают картины с быстрой динамикой. Здесь нет ничего такого: черно белая пленка еще больше затемнена мрачной атмосферой бушующего моря, гроз, безмолвных холмов и бесчеловечными поступками других людей. «Семь печатей» от и до являются назидательной киноработой, где основное внимание уделяется вовсе не развитию сюжета, а возможности осознать неизбежное. Диалоги, локации и общая атмосфера гораздо важнее.

Фильм придется по душе не всем, он может показаться скучным после запутанных философских работ современных режиссеров. Однако в размеренности и возможности после просмотрового обдумывания увиденного заключено все самое интересное и притягательное.

Фильм о возвращении рыцаря домой, по дороге которая проходит не по окрестности равнин, а по окрестностям людских судеб. И в этой дороге у нас всегда есть попутчик - смерть, которая не ждет нас в конце пути, как мы привыкли считать, а всегда где-то сбоку. В дороге, рыцарь встречается с ней повсюду: в гибнущих от чумы селениях, в смертельной угрозе которую таят разбойники, в девушке которую сжигают по обвинению в ведовстве - везде эта встреча случайна и неизбежна, и случаен изгиб который позволяет обойти смерть стороной, но она никуда не уходит. В один момент оруженосец рыцаря вопрошает о значении их пути, который так уязвим - он спрашивает кто примет нас в конце концов - Бог, Дьявол или пустота? И рыцарь не находит ответ. Его не находит и Бергман, и возвращает нам эту безответность. Очень красиво снята финальная сцена, где герои смотрят на нас с экрана, и у каждого на лице появляется успокоение, но мы по эту сторону, и навсегда остаемся с вопросом который задал фильм один на один - очень мощный пинок. Седьмая печать - фильм берущий за горло.