Театр в Москве

Творческая лаборатория Дмитрия Крымова

Заплакала от восторга, нет слов. Лучшая труппа! Возвращаюсь на другие пьесы к уже любимым актерам.

Я пытаюсь понять, почему жанр ("театр художника"), в котором делает свои спектакли Дм.Крымов, так трогает. Возможно, потому, что похож не на традиционный театр, а на детскую игру. Это магия игрушки: ребенок скачет на палочке, называя ее лошадкой. По словам Выготского, ребенок силою одной вещи отнимает имя у другой вещи, приобретая над ней магическую власть. В студенческом (!) спектакле "A story: Dido and Aeneas" одна актриса тащит на веревочке бумажный кораблик по полу, устланныму старыми газетами, а другая начинает эти газеты шевелить и вздымать, и ты вдруг видишь девятый вал. И боишься этого шторма, и господствуешь над ним, и смиряешься перед трагедией, которую он с собой несет для корабелов - да и для тебя. Это - детская игра, а не "театральность", а потому гораздо среьезнее, мощней и глубже. Спектакль - очередное чудо Лаборатории Крымова - из старых газет, бумажных корабликов, теней от волшебного фонаря, и босоногих актрисок-тинейджеров. Хрупко и пронзительно, как прощальная ария Дидоны "Remember me".

Помню выпуск передачи "Школа Злословия", где Анатолий Васильев - основатель "Школы драматического искусства"- говорил об идеале своего Театра , представляя его (Театр) как некий шатер, где действие идет вне зависимости от присутствия зрителя: зритель может прийти в Театр в любое время, также он может и уйти из него, но действие останется не прерываемым, оно как происходило, так и будет происходить, т.е. Театр, в понимании Васильева, есть не что иное, как обособленный, автономный мир, внутри которого действуют свои законы и принципы.
Вкладывая подобную концепцию понимания жизнедеятельности Театра, Дмитрий Крымов, ставит еще один опыт в своей Лаборатории, результатом которого становится спектакль под странным название упорядоченных женских имен "Катя, Соня, Поля, Галя, Вера, Оля, Таня" по циклу бунинских рассказов из книги "Темные аллеи". Этот спектакль (в отличие от книги, где читателем овладевает нечто трагическое, темное и сладко щемящее душу) - сплошная шутка. С искривленной ухмылкой. Перевертыш. Или, если еще точнее выразиться, фокус.
Вы заходите в зал и и в легком замешательстве думаете, а не рано ли Вы зашли? Но проходите дальше по рядам, потому что, вроде, все тоже проходят, и вот садитесь на свое место. А по сцене, не обращая на Вас никакого внимания, уже расхаживают актеры: кто переодевается, кто гримируется. Складывается ощущение, что Вам просто дали возможность подглядеть в дверной глазок за подготовкой к спектаклю.
И вот дальше Вы видите, как загорается проводка, как вспыхивает пожар, происходит взрыв (наверное, как метафора любовных переживаний) и актеры в панике сбегают со сцены, а Вы, зритель. все равно сидите (Вам же разрешили подглядывать, вот Вы и подглядываете). Потом перед Вашими глазами в ящике безжалостно распиливают женщину, и она остается без ног, плачет немного, тщетно примеряет себе ноги манекена, но потом появляется .другая женщина (тоже, кстати из ящика), и мы видим ее историю любви, она смеется и тоже немного плачет, а потом она сменяется третьей женщиной, а третья - четвертой, четвертая-пятой, пятая-шестой, шестая-седьмой. И у каждой своя история. На несколько минут. В нескольких фрагментных словах-воспоминаниях. И все они (героини) почему-то появляются на сцену из ящиков. Как куклы. Как живые скульптуры, застывшие во времени, в памяти воспоминающего.
На протяжении всего спектакля режиссер и актеры не перестают удивлять зрителя, показывая фокус за фокусом (в спектакле задействован известный иллюзионист Рафаэль Циталашвили, чья работа выглядит особенно эффектно ). Кроме того, что у первой героини, которую вначале распилили и которая весь спектакль пролежала не шелохнувшись (!), появляются ноги, и она страстно оттанцовывает свой любовный танец с мужчиной, все сценическое действие спектакля перевертывается режиссером, ставится совершенно в другое время-пространство. Оказывается, все эти женщины со своими изголенными нервами - это просто засушенные гербарии любви (получается, мы смотрели на сцене то, как режиссер брал и таинственно раскрывал перед нами книгу бунинских "Темных аллей", перелистывая перед нами страницы, между которыми сохранились засушенные цветы прошлых жизней ). И еще оказывается, что все эти женщины - это всего лишь экспонаты в музее, куда школьная учительница привела на урок литературы нерадивых учеников-одиннадцатиклассников, непрестанно жующих что-то и смеющихся о каких-то гадостях. Все превращается в какую-то иронию с горьким привкусом. Была живая любовь. А теперь остались только пыльные хрестоматийные издания в школьных библиотеках. Время не убивает, но искажает. И глядя на этот фокус, Вам остается только удивляться такой особо быстрой и непредсказуемой развязке событий. Вот только героини-женщины плакали и мужчины передавали друг другу по рукам женское белье, витая в мыслях о наслаждениях. А теперь толпа одиннадцатиклассников, не проявляя ни малейшего интереса, уходит из зала, задорно смеясь и подталкивая друг друга, за прилежной молоденькой учительницей, наверное, еще неопытной в любви.
А Вы остаетесь. И вам тоже, вроде, как-то надо уходить.Вы встаете с кресла и недоумеваете от такой странной действительности с упорядоченными событиями под названием - жизнь.

Дьявольски переворашивая сюжеты произведений и способы их привычных постановок, Дмитрий Крымов вырисовывает спектакль за спектаклем в странном театре Школа Драматического Искусства. Поначалу без слов ("Недосказки", "Донкий Хот", "Демон. Вид сверху"), а после с некоторыми их вкраплениями; поначалу рассказывая истории только с помощью кисти, человеческого тела и предметов сценографии, а после уже с помощью всего возможного; поначалу со своими студентами-сценографами, а теперь с набранными в труппу актерами. Его сотворцы превращают все, что угодно в театральные образы не заклинаниями, а красками, околдовывая обомлевших зрителей. В "Недосказках" Вера рисует на худой спине Лёни несколькими линиями лицо Жениха черной гуашью, Леня садится Этель (Невеста) на коленки, они целуются, а лицо Жениха на спине извивается и радуется. В "Демоне" сценографы разбрасывают по сцене старые пластинки, и с каждой секундой ко всеобщему гулу добавляется мелодия с брошенной пластинки, а потом вокруг раскидываются желтые хозяйственные перчатки, и на сцене вырастает поле подсохнухов. В "Opus №7" Аня, играющая Шостаковича, сидит в деревянном рояле и разлетает повсюду мазки разных ярких красок под музыку композитора. Все просто, и можно упрекать в иллюстративности, а можно заключить с ним договор, подписав красной краской с черной кисти, что вы согласны быть обсыпанны деревянными стружками, искусственным снегом или рваными газетами (смотря какой спектакль), и спекталь будет лишь по мотивам произведения(й), и все равно о своем, и мыслей в нем столько, сколько успеете передумать за его непродолжительную продолжиткльность, а не успели, так, может, в нем больше красоты, чем смысла, а разве в красоте трудно найти смысл, скажет вам художник, живущий в вас. Потоки образов, метаморфозирующихся из одного в другой, легко угадываемых за счет выбора удивительно точных частиц изображаемого – вот что это за театр. Леромонтовский Демон видит мир сверху, Дон Кихот Сервантеса сумасшедший, Корова Платонова – это привлекательная женщина, а спектакль – это полотно, на котором появляются наброски, мазки и картины, сменяя, допоняя и все больше раскрывая друг друга. Смеша и развлекая наш ум, он смешивает народные сказки, Сервантеса и Гоголя, Лермонтова и избранные события в России, все чеховские пьесы вместе, Платонова и джаз, Библию и судьбу Шостаковича. Как смешивается у нас в головах, как внутри нас бегают ассоциации. Потому что он со своими сотворцами пропускают ставлемое через себя, очеловечивая героев, оживляя, и пусть спектакль уже не о том, а о них (нас) самих. Чехов у него в «Торгах» очаровательно задорен, да, так не должно быть, я знаю, мы все знаем, но выходит это так правдиво и по-настоящему, что, как во многих его спектаклях, нет слов.

Когда человек с образованием художника берется за создания театрального действа, можно смело сказать, что это будет как минимум неординарно.
Наверное это как раз тот случай.

Наблюдая работу Дмитрия Крымова в его спектакле\действе\перфомансе/муз. спектакле (точное название его постановкам достаточно сложно дать), следует всё же отдаться в руки профессионалу и "плыть вместе с ним по течению" его безудержной фантазии.

У нас уже существует такое название как "режиссерский театр". Отличие крымовского реж. театра наверное в том, что он не заостряет внимание на актерах вокруг которых вертятся "вспомогательные": музыка, свет, стенография, спецэффекты. Крымов делает все эти элементы равноправными действующими лицами его театра. Это ограничивает круг посетителей его постановок, и вместе с тем дает ему право творить на сцене все, что ему захочется.
Все его постановки наполнены знаками. Но именно ощущение того, как ты "вместе с творцом" подобрал очередной ключик к замку, радостно заставляет вновь и вновь приходить на постановки Крымова в его сказочный, но при этом очень близкий "мир".