Фильм

Близнецы

Для японской литературы первой половины ХХ века Эдогава Рампо был тем, кем для американской Эдгар Аллан По, а для английской - Уилки Коллинз. Рампо был демиургом нового жанра, творцом детективных и мистических историй в их актуальном и по сей день для японской культуры виде, взросших своими мотивами на фертильной почве всей японской мифологии и философии. И несмотря на то, что к литературному наследию Эдогавы Рампо с середины 50-х годов прошлого века обращались столь разные японские кинематографисты, как Киндзи Фукасаку, Ясудзо Масумура, Тэруо Исии, Акио Дзиссодзи и Нобору Танака, в большинстве случаев эти экранизации страдали в первую очередь от эксплицитной избыточности, представляя из себя не сернокислотный концентрат философии, уравновешенный изысканно-жестокой формой, а субстратную аппликацию из сугубо эксплуатационных сцен насилия и секса. Впрочем, среди всей этой нарочито провокативной кинопродукции, торговавшей лишь именем Рампо в титрах, выделяется картина "Близнецы" 1999 года, снятая главным авангардистом и мэтром киберпанка всего японского кинематографа ХХ века Синъя Цукамото, который самобытно переиначил оригинальный литературный первоисточник, оставив лишь имена главных героев, время действия да схожий рисунок макабрической атмосферности, расставив морально-этические акценты уже совершенно по-своему.
Начавшись как довольно традиционная околомедицинская драма гуманистического толка, в которой отзвуками эха отдаются мотивы "Рыжей бороды" и"Пьяного ангела" Акиры Куросавы, "Близнецы" вскоре меняют рельсы кинематографической обыденности, обретая явственные черты кошмарного киносна, который деконструирует и деклассифицирует привычные жанровые объекты и формы по авангардному и сюрреалистическому принципу. Сна истерзанного разума, рождающего лишь инфернальных чудовищ в голове главного героя фильма - врача Юкио, который поступательно, но окончательно начинает терять собственную личность, перестает самоидентифицироваться в окружающем его социуме, становящемся для него все более чужим, опасным, враждебным. Неровно дышащий к заднеприводным удовольствиям еще со времен приснопамятного киберпанкового "Тэцуо, железного человека", Цукамото в "Близнецах" начисто переиначивает оригинальную фабулу рассказа Эдогавы Рампо, рассказывая не только об утрате личности по кривозеркальному канону Джекилла и Хайда, но о потере сначала жизненных ориентиров, а потом и вовсе обыденной сексуальной ориентации. И чем дольше в нашем мире начинает пребывать доппельгангер Сутекити, тем больше Юкио перестает быть самим собой и понимать вообще кто он такой и для чего пришел в этот суетный ничтожный мир маленьких людей и больших бед, от них проистекающих. Цукамото усиливает многократно в своей картине тему социального неравенства, создавая на выходе пронзительное авторское высказывание о том, что хоть бедность и не порок, но постоянно быть одухотворенным и принимать свое жалкое положение, как данность, как некий извращенный вид испытания, быть по-буддистски кротким и принимать все удары судьбы - чревато. Бунт рано или поздно созреет, и привычная сегрегация взорвется актами мотивированного кровавого насилия, тотальной ненависти, когда и брат уже не пожалеет брата.
Ему начинает надоедать работа, ибо дальнейших целей в спасении жизней других людей Юкио не видит ввиду того, что он с собственной жизнью совладать не в силах. Ему становится противной жена, касаться которой он уже не желает, ибо он ее разлюбил, ибо она внезапно стала для него элементом иного круга, но которую начинает неистово желать близнец - представитель социального дна, ворвавшийся в жизнь Юкио с единственной целью - подменить и отменить его, разрушить тот привычный набор устоев, к которым Юкио был приучен с детства, которого его близнец, в реальности которого приходится сомневаться вплоть до финала, был лишен, а теперь требующий себе все в троекратном размере. Ему в конце концов и собственное отражение кажется не более чем уродливой маской, которую хочется содрать живьем. Однако стать сызнова самим собой уже Юкио не дано. Бередятся старые раны, гноятся новые, а прошлое не отпускает. Безвинных не будет. Но в отражении Юкио увидит уже третье лицо. Того, кем он является на самом деле.

Внешне благополучная японская семья начала прошлого века – на самом деле не то, чем она кажется. Успешный врач Юкио, пользующийся уважением всей округи, женится на странноватой девушке Рин, с которой познакомился случайным образом у реки, и которая не помнит кто она и откуда. Его родители подобный брак осуждают, хотя и слабо пытаются скрыть сей факт. Скрывают они и кое что еще, периодически оговариваясь и тут же умолкая. Однако рассказать всю правду о происхождении сына они не успевают, погибнув от столкновения с каким-то костюмированным уродцем, который ну очень уж похож на главного героя, но им не является. А как показывает практика, если кто-то на кого-то похож и им не является, то это скорее всего будет его брат-близнец потерянный в детстве. Так оно и есть, и зовут его - Сутекити.
Параллельно с этой детективной историей, развиваются относительно одновременно еще парочка линий. Социальная и мистически-экзистенциальная. Социальная заключается в том, что Юкио откровенно презирает жителей трущоб, которых обвиняет во всех проблемах современного общества, совершенно не прислушиваясь к обиженным словам своей жены и не задумываясь о том, почему она защищает бедняков. Мистическая – сбросив в колодец своего более благополучного братца, Сутекити начинает жить его жизнью и, постепенно, превращается в своего брата, обнаруживая, что за физическим сходством есть и невероятное духовное родство. В результате понять, кто остался лежать на дне колодца, не может даже оставшийся наверху близнец.
Во всех статьях, посвященных фильму, указывается, что «Близнецы» - это экранизация рассказа знаменитого писателя Эдогавы Рампо, однако это верно примерно в той же степени, как и тот факт, что «Газонокосильщик» снят по одноименному рассказу Стивена Кинга. Общего между фильмом и книгой - разве что несколько деталей интерьера, часть персонажей и колодец. В остальном же Цукамото развернул собственную театральную, экспериментальную драму абсурда с гипертрофированными красками на лицах обитателей трущоб и странными, пляшущими человечками, особо не увлекаясь ни мистической, ни социальной составляющей, а упиваясь возможностью поставить этакую странную театральную пьесу, в чем сильно отошел от всего того, что снимал до этого, прокидывая своего рода мостик в будущие свои фильмы. Впрочем как самостоятельную работу, фильм можно обвинить в каких-нибудь недостатках. Было бы желание.