Спектакль

Севастопольский марш

В огромную деревянную мортиру заряжают ядро и дают залп. Ядро летит через сцену, шлепается в углу и скачет там, как надувной мяч. По правде, Театр Российской армии выдержал бы и настоящий артобстрел. Когда возводили эту градостроительную аномалию, предполагали, например, поставить на макушку чугунного Ленина ростом с само здание. Но Ленина, уже готового, переплавили в войну на пушки, а театр, предназначенный прославлять массовыми зрелищами дух русского воинства, остался — несусветно огромный, всегда полупустой. За пятьдесят лет по его сцене действительно катили пушки и ходили настоящие танки, но запас прочности его репертуару многие годы обеспечивал спектакль «Давным-давно» — музыкальная комедия без всяких там пушек и ядер, лучше известная как кино «Гусарская баллада». «Севастопольский марш» сделан с завистью к легкомысленности тех шлягеров Тихона Хренникова, но в другой тональности. Театру и его худруку режиссеру Борису Морозову нужна была музыкальная трагедия, если точнее — мюзикл о поражении (мол, о каких победах сейчас может идти речь). Тут и всплыли «Севастопольские рассказы» Толстого. Драматург Наталья Скороход извлекла из третьего рассказа главного героя, поручика Козельцова, который, «мечтая о бессмертном венке славы и генеральских эполетах», приезжает в осажденный город в конце кампании, и одному ему еще непонятно, что город сдадут. Скороход придумала Козельцову биографию, вплела внезапно нагрянувшую любовь в образе обворожительной графини — иначе чем бы он жертвовал, идя на бой; композитор Андрей Петров положил стихи на музыку; а кто придумал вывести на сцену королеву Викторию, Наполеона III и Николая I, вершителей, так сказать, судеб простых солдат, — теряюсь в догадках, но лучше бы их не было. Предположу, что не будь и самого спектакля, гармония театрального ландшафта не сильно б пострадала: с точки зрения сценической мысли он бесплоден, как пустыня. Но очень жалко ядер — и героев. Таких вот мальчиков, у которых остаются другие побудительные мотивы идти в бой, когда уже не светят ни слава, ни эполеты. Перебрать бы все персонажи, отирающиеся у нас сцене, — с кем пойти в разведку? С Гамлетом, который слишком долго соображал? С Хлестаковым, Чичиковым, дядей Ваней? С эстремадурскими убийцами? Может, взять с собой мамапапасынсобаку? Пушкин, что ли, пойдет в разведку? Один был в этом поле воин — Гришковец. Да теперь еще Козельцов. И вот же этот Козельцов, каким его играет Юрий Сазонов, — он нисколько не фальшив; и вот же была — одна, но была же — сцена в «Севастопольском марше», от которой по спине бегут мурашки. В самом финале над сценой зависают пушечные ядра. Солдаты, офицеры стоят шеренгой как завороженные, а в полуметре от них дрожат и покачиваются в воздухе эти ядра. Потом Козельцов возьмет одно из них в руки — и все закончится. И как будто бы ни к чему его смерть, и зря на рейде затопили корабли, и столько солдат полегло на Малаховом кургане; и вопреки всему ты совершенно точно знаешь: Севастополь не сдается.