Мюзикл о мещаночке из Чикаго 1920-х, угодившей в тюрьму за убийство неверного любовника. Спектакль «Чикаго» 1975 года Боба Фосса, неуспех которого стал причиной первого сердечного приступа режиссера, с самыми бездушными песнями в истории тандема Кэндер-Эбб («Кабаре», «Смешная леди») был восстановлен в конце 1990-х; но худшие Кэндер и Эбб все равно лучше всего, что пишется сейчас. Вслед сняли экранизацию — надсадную, всю состоящую из воплей безголосых певцов и хаотично мигающего красного неона. Пытка для ушей и глаз; возможно, дублированный вариант с вокалом Киркорова окажется удобоваримее.
Мюзикл |
12+ |
Роб Маршалл |
26 декабря 2002 |
1 час 53 минуты |
В последний раз мюзикл производил подобный фурор среди американских киноакадемиков ровно 30 лет назад: в 1973-м восемь статуэток (против трех «Крестного отца») взяло «Кабаре» Боба Фосси. Самые пышные букеты встречаются не только на чествованиях, но и на похоронах.
Жанр преставился. «Кабаре», в котором все музыкальные номера были вынесены из повседневной жизни на подмостки, отменило срывающихся в пляс дворников и влюбленных: именно после «Кабаре» киномюзикл сняли с поточного производства. «Чикаго», экранизация бродвейского спектакля 1975 года все того же Фосси, отменило уже и подмостки: тюремные надзиратели, судьи и заключенные пляшут и поют только в воображении героини, увлекающейся кабаре девицы, которая угодила в тюрьму за убийство неверного любовника. Вопреки «Звукам музыки», холмы больше не оживают под звуки музыки. И люди не поют, не танцуют, не летают.
Фантазия авторов «Чикаго» — та точно не парит. Ее хватило дотошно воссоздать хореографию Фосси. По экрану бродят эдакие акробатические пирамиды, вошедшие в словарь бродвейских профи как «амебы Фосси»: многорукая-многоногая группа в котелках и белых перчатках, которая движется вдоль сцены, в то время как ее участники совершают несинхронные движения конечностями. Если протекает кран — кап-кап-кап, то следом тюремный надсмотрщик опускает тяжелую бутсу на решетку: шварк! Кран — кап-кап-кап, бутса — шварк; Зита-Джонс перестукивает пальцами по столу — тр-р-рынь; кап-кап-кап — шварк; кап-кап-кап — шварк — тр-р-рынь. Высокий каблук танцовщицы — бэнц! — и понеслась душа в рай: «He had it coming! (Пальцы — тр-р-рщь.) He had it coming! (Каблуки — тыгыдым-тыгыдым.) He only had himself to blame! (Кап-кап-кап — шварк — тр-р-рынь — бэнц!) Слаженно, как в конструкторе из мультфильма: если поджечь нитку, то она порвется и молоток упадет, собьет шар, шар скатится в ячейку и силой тяжести катапультирует ракету. Ракета, видимо, попадет в золотое яйцо, и на головы создателей «Чикаго» повалятся «Оскары», какие валились на Фосси.
«Оскары» повалились, но, право, награждать «Чикаго» — все равно что чествовать гальванизированный труп, певицу, из тушки которой набили чучело и включили фонограмму. За исключением Кэтрин Зиты-Джонс, которая небрежно роняет точеные ноты и выводит выверенные па, артисты подтверждают, что люди больше не поют и не танцуют (причем особенно не поет и не танцует Рене Зеллвегер, исполняющая в «Чикаго» главную роль). Люди получают удовлетворение уже от того, что смогли, не зажевав слова, протарабанить скороговорку ритмических номеров и, не сорвавшись, вытянуть ноты медленных. «Пять. Шесть. Семь. Восемь», — говорили когда-то за кадром, и зажигался свет, и телекамеры начинали кружить вокруг площадки, и начинался «Весь этот джаз». «Пять. Шесть. Семь. Восемь», — по-прежнему слышится из-за кадра, и видно темный зал кабаре 20-х годов, и камера шарахается среди размалеванных девиц, и начинается «Чикаго», но при чем эти «пять-шесть-семь-восемь» в эпоху, когда ни телевидения, ни магнитофонов не было, и зачем эти «семь-восемь», непонятно.
В «Кордебалете» Элисон Рид летела в танце мимо пяти зеркал, чтобы заморочить голову режиссеру, не желающему брать ее на роль. В «Чикаго» Кэтрин Зита-Джонс самоуверенно гарцует вдоль пяти зеркал — зачем? Наверное, по той же причине рефреном повторяется план человека, стоящего лицом к рампе и снятого со спины, чтобы от рук отходили черные лучи, — ведь так снимали Миннелли. И петля из «Танцующей в темноте», зазывно качающаяся в «Чикаго» под бодрую музыку, кажется удавкой на шее жанра.