Все отзывы о спектакле «Заводной апельсин»

Очень необычное зрелище. И от этого оно невероятно притягательное. насилие здесь показывают не ради насилия. Нив коем случае не стоит рассматривать спектакль как какую-то оду садизму! Это инструмент. через который доносится мораль и урок всем нам. Так что оценивайте со смыслом.

Если вы - отчаянный фанат Бёрджесса и Алекс - ваше альтерэго, не стоит ходить на этот спектакль, от оригинала в нём почти ничего нет. Если вы никогда не слышали про "Заводной апельсин", то я тоже не могу вам порекомендовать эту постановку - неподготовленному человеку она будет казаться нелепым набором глупых монологов, не несущих никакого смысла.

Google Translate и в жизни-то применим мало, а со сцены вообще звучит странно. Вроде как по задумке создателей должно быть весело, как и наряд в духе Дарта Вейдера с чёрным плюмажем, но по факту это только вызывает недоумение: "Как актёры выучили этот бессвязный текст? К чему это всё?". Для драмы это несерьёзно, для комедии несмешно.

А ещё перед спектаклем раздавали бесплатно программки, где было написано "мы полностью сломали конструкцию сюжета романа и собрали заново в череду своего рода камео-перформансов, связанных единой, но сложной логикой...". Эх, слишком сложна оказалась для меня это логика, а может это потому, что я плохо понимаю в камео-перформансах?..

Бессмысленный и неинтересный спектакль, короткий, но теперь понятно, почему без антракта - некоторые уходили прямо во время действия.

Интересно, а авторы вообще сами пытались посмотреть, что получился за спектакль?
А то иззавидуешься соседу по диагонали, что, сморён, пропустил хотя некоторую долю выспренно-беспомощного, нелепо-мутного. Впрочем, апофеоз со сбежавшим из недорогой компьютерной мочилки терминатором - этот-то разбудит кого угодно. Счастье, что хотя бы сей заедающий, вздорный бас ещё не снаряжён тоже по знакомству объявлять через гуглпереводчик станции в метро.

Отличный спектакль, схожу как-нибудь еще раз. Вот именно такие действа хочется смотреть в театре!

Отвратительное представление. До сих пор подкатывает тошнота при воспоминании о просмотренном действе.
Если у Романа Григорьевича данная история получилась как урок, как некое откровение, одновременно тонко и пронзительно, изящно и шокирующе, повествуя о важном и, возможно, о самом главном при этом в рамках произведения, то в Театре наций создалось ощущение, что режиссер, легко и непринужденно смакуя самые неприятные моменты истории и от себя еще добавляя новые(например, видеоряд в контексте спектакля, в котором родители в поучительных целях калечат сына и снимают это все на видеокамеру) искренне думал или надеялся, что и мы с ним насладимся этим.
Если Виктюк своей постановкой настолько глубоко впечатлил, что довёл до слез, то
тут ни уму, ни сердцу и как кульминация неконтролируемый истерический смех от недоумения(хвала Небесам, бесшумный) почти в конце спектакля при появлении гнома-ведущего странного шоу.
Разочарование, желание все это развидеть и, еще раз повторюсь, тошнота - таков итоговый букет впечатлений от просмотра данной постановки в Театре наций.

Слов нет! Лучше бы я вместо этого эпатажного бреда фильм Кубрика посмотрел!

А вы знаете. Мне это подняло самооценку. От того, что в театре Наций поставили спектакль для Смолякова, почти возведя его личность настолько, что вашего жалкого понимания не хватит что бы ухватить смысл. Именно так, кстати актеры и относятся к зрителю. Так вот, самооценка поднялась от того, что увидев как режиссер подставляет и себя и "не плохих" актеров, и кстати не дешевую сценографию, мне спокойно от всего этого потому что я не имею к этому никакого отношения. А какое имею - зрительское , и выражаю на радость себе. Дескать посмеяться надо мной хотели, но получилось провально наоборот. Сходите , интересно, но бессмысленно абсолютно

Поход на "Заводной Апельсин" стал самым печальным событием этого театрального сезона. Если приходилось раньше видеть спектакли, которые ставятся исключительно ради эпатажа - то это как раз тот самый случай. На мой взгляд не имеет смыла искать в постановке что-то глубокое, т.к. это изначально в нее не заложено. Что может быть глубокого в более, чем банальном образе "пацана с раена", процесса изнасилования и оскопления? Натурализм ради натурализма? Игра актеров также не вызвала положительных эмоций. Заучили несвязный текст - перевод оригинала Берджеса через гугл-переводчик. И что? Истерика ради истерики, шизофрения ради шизофрении. Аплодировать не хотелось: не за что.

Некоторые камео вызывали нервный смех и неверие, что это реально может происходить на сцене Театра Наций.

Как итог - полностью испорченный вечер. Испорченный нахрапистым хамством, узколобием и откровенной чернухой, которые лились со сцены более часа.

Этой рецензией я хочу предупредить всех, кто, не увидев отзывов, решит посетить данный выкидыш Театра. Если вам не хватает пошлости и чернухи - добро пожаловать на "Заводной Апельсин". Если вам нравится выуживать крупицы высокого замысла там, где его нет - это отличный повод показать себя "эстетом". Остальной публике я не рекомендую тратить время на этот кошмар. Жизненные реалии куда как лучше показаны в других постановках театра, которые, по крайней мере, не вызывают приступ тошноты.

1917 - Год рождения Бёрджеса, цифры сами его, для русского человека несут нечто, уже обладающее детонацией. Без малого век назад родился писатель в Манчестере, под клавиши чёрного пианино, за которым сидел отец его - музыка с годами всё громче заполняет жизнь во всеуслышанье. Школа, Святой Ксаверий, история английской литературы.. Засвистали пули Второй Мировой, стал служивым, женился, не углядел за любимой - четверо солдатиков её не к добру повстречали. Время спустя он падает в обморок - эй, писатель, вам жить осталось так изумительно не долго, - говорят ему люди в халатах. Когда смерть стоит за твоим левым плечом, всегда есть что сказать - возможно это его и излечило на жизнь оставшуюся.
А сегодня, уже в другом тысячелетии, стоит chelovek иной совсем, посреди Москвы, у монастыря Высоко-Петровского и думает из этого хмурого неба о Писателе. Он, chelovek то есть этот, пришёл сегодня к терему красному Театра Наций, не поглядев что начало в Восемь - а значит есть ещё время, а вместе с ним и возможность к действию. Когда оно вседозволено - велика вероятность увлечься чем-нибудь чрезвычайно весёлым и до театра, в исходе своём, не дойти.. Спилить колокол со звонницы, а потом брагу в нём варить или птиц кормить с него в перелёте. Но вместо этого chelovek заходит в ближайшую "Korovu", сегодня же Бёрджес - глотает молоко с ножами, затем сидит на деревянном стуле минут двадцать, глядя как в море - в потолок, после чего встаёт и направляет себя обратно в Театр. На его имя devochka Ната оставила кусочек папирусной бумаги, положил под язык - в лифте на четвёртый подымается. Ох уж, этот лифт! Случайное собрание запертых.. Всякий из них может замыслить худое, но молча стоит, взглядом мимо - а на лифте чёрно-белым нацарапано: Неучастие в жизни грозит преждевременной старостью. Отворяются двери, люди сдают на хранение своё осеннее - мимо стен идёт он, осторожно ступая, пальцами едва в касанье кирпич. В зале Малом (как в Ямало-ненецком, отчего-то сказать хочется) округ в засилии несвободных мест. В последнем ряду сидит старик с каштановым платком на шее, в чёрном весь и с бородой-опочевальней идей великих. Голубь в груди cheloveka, при виде старика этого начинает трепыхать крыльями.. Отчего так хочется говорить ему о любви? Гаснет свет, надо садиться - ступень по краю, под рукой правой железо холодное.
Чёрный шар посреди комнаты - как дурное предвестие, столь знакомое жителям древней Эллады. Но вот его уже нет, как и не было, а есть белый заборчик, газон, и уверенность в вечной жизни. Писатель ходит по дому, занимается расставлением букв в их законный порядок, а в это время Гость незванный уже здесь, ждёт своей нетихой радости, хранит тишину до поры до времени. Я подглядываю за ними, но вынужден молчать. Появляется женщина за окнами - она уже почти что и дома, но музыка звучит слишком громко чтобы кто-то родной услышал её, пока Гость хватает её за горло - ей приходится падать то и дело, от жизни повернувшей вспять, он душит в ней кровь, он похож почти на того мальчика, который так и не родился у писавшего "Заводной апельсин" в просторечии лондонских coockney - ненужный уже человек, почти что изломанный весь, но.. Приспущенные штаны, ноты классики - несколько минут пустоты. К слову сказать - Мюнхенский сокол Ханеке со своими "Забывными играми" мыслит о тех же внезапных праздниках, с их вертепами из воска, с сырыми яицами, когда во всякий дом постучаться могут, и постучат. И как незабвенно он об этом мыслить умеет. В этом есть не только увлечение, но и проклятие всякого далеко зашедшего. Вообще эстетика "проклятых поэтов", является как бы архитипом для подобного действия, в котором зло неотделимо от восхищения смертью.
Режиссёр создает подобие бытовой реальности, которое сам же, впоследствии, и разрушает - всё дальнейшее, как реакция Человека на пришедшее ниоткуда в его мир насилие, явленное, впрочем, условно. Так иногда что-то важное не случается именно потому что непременно должно было случится.. Писатель видит свою жену в луже какой-то юшки - начинается его второе воплощение, которое словно бы отменяет всё произошедшее. Чашечка чаю с ведёрком сахара, чтобы слаще пилось, мечта с натянутой марлей на лицо.
Возникает первое слово, а вместе с ним и отторжение всякой привычной для слуха ясности - то непременное качество, которым обладает будущий Вавилон, даже если в нём уже никого не осталось. Красота становления речи как нечто неуловимое до конца, как только схватишь - уже и нет её. Многое здесь покоится в самом языке, в том виде, который он приобрёл в этом воплощении. Переводчик Google как простейшая форма общения, очарование примитивизма, с сохранением точных ритмов и дыхания. Неожиданный аналог "надсата" - действует на другие рефлексы, он конструирует недостающие детали самостоятельно, вызывая у слушателя демиургические приступы во славу Седьмого дня. Идеальное решение метаморфозы слэнга teen-agers, завещанного в этом романе самим стариком Бёрджесом. Радость за чистоту слога - во всём этом интенсивное движение эпохи, а значит и поиск самоопределения. Однако речь это всего лишь тема, но не отношения между..
Отношения же эти выстраиваются вокруг одного персонажа - субъективное восприятие происходящего, сравнимо со снами Зилова из "Утиной охоты", где всякий предстаёт его воспоминанием, но не самим собой. Суждение сугубо личное, впрочем, но рождённое анализом, а вовсе не критикой - оттого уже и не сирота. Писатель явно одержим, но когда таковым становится и актёр, возникает тупик, потому как одержимость - есть однозначность мнения, она отменяет диалог с кем бы то ни было, как отменили его нацисты, придя к власти, как отменил его кремлёвский горец, назначая всякого за стеною "врагом народа". Диктатура мысли у слабых рождает страх, у сильных - сожаление. Остаётся лишь разговор с собой, но для актёра этого не достаточно. Я говорю о секундах чистого восприятия, когда перед глазами предстаёт сам человек, но не его двойник - такие секунды здесь чрезвычайно редки, отчего и ценны вдвойне. Писатель ловит излучину софита и произносит слово "искусство", отчего хочется выйти на рельсы и отменить пути сообщения до будущего лета, затем он из луча выпрыгивает, и в корчах ищет себя настоящего. Когда нет созидания, как преодоления драмы, но ветер есть бешеный - возникает Пир во время чумы. Великая ответственность актёра перед своим ремеслом. Теперь о прекрасном: Его Дама, красавица и умница, принявшая однажды второе крещение, умеет делать больно своим близким, этого у нее не забрать вовек - в этом есть усилие, остальное же вовсе для неё не сложно. Она сидит очаровательно с ножкой на ножке, она способна на многое, но держит это в тайне. Лишь там, в лесу, под пионерскую зорьку, под вой костра и ворота рвущегося за своим возлюбленным - там, на киноэкране, произойдёт нечто по-настоящему важное, Он и Она станут живыми, забирая жизнь у другого. Художник, лишённый вдохновения, способен на это и даже на много большее. В этом и есть его спасение.
А теперь, Good night, sweetheart, it's time to go.. Пора заканчивать, гасите свет на сцене - я вижу за этим сильных людей, чьи озарения ещё впереди. Теперь же они здесь, они совершают свой выбор, становление перед которым есть первое насилие над человеком, потому как древо познания - это всегда жестоко.

Двѣнадцать