Спектакль

Три сестры

Из тех спектаклей, которые много позже будут ассоциироваться с этим временем. "Помните додинские "Три сестры" 2010 года?", - будут потом вспоминать. Такие постановки не проходят даром и мимо. В репертуаре МДТ появился очередной долгожитель. И даже когда спектакль лет через 10-20 уйдет со сцены (не дай Бог, конечно), он останется в моём сердце. И не только в моём.

Лев Додин меняется, как режиссёр. Он всё дальше уходит от нарочитой театральности к чистому и такому прозрачному авторскому театру. В его постановках всё меньше внешних режиссёрских и сценических придумок и всё больше проникновения вглубь. Малому драматическому своя малая сцена порой уже кажется большой. И Додин начинает сужать эту сцену. Уже в "Молли Суини" и особенно в "Долгом путешествии..." малая сцена Малого театра стала ограничиваться несколькими метрами на авансцене. И тут Додин густонаселённую пьесу Чехова также загоняет в рамки авансцены, сужает пространство и начисто стирает границу между актёрами и зрителями. Исчезновение этой преграды между двумя мирами - одно из больших достоинств додинского театра и в "Трёх сёстрах" это достоинство становится главным и самым весомым.

Режиссёр не отвлекает меня на театральщину, редко (талантливо, но не навязчиво) использует возможности сценографии, позволяет актёрам не расхаживать и не махать руками - а просто говорить, говорить залу - прямо в лицо, чтобы зритель услышал дыхание. Зритель в "Трёх сёстрах" как никогда сконцентрирован на происходящем, зрителю не дают возможности отвлечься, потеряться, остаться равнодушным. Человеческая трагедия прямо перед нами. Рукой достать. От крика Маши (Елена Калинина) хочется спрятаться, выйти из зала и расплакаться.

Текст Чехова доминирует - кажется на первый взгляд. Спектакль порой напоминает простую читку текста. Но всегда заметна рука режиссёра: ему мало текста Чехова, он расставляет актёров на сцене так, как ему нужно. И тогда становится ясно, почему Наташа (Екатерина Клеопина) всегда как тень смотрит на сестёр (она хочет походить на них), почему она всегда находится в доме (а сёстры уже не заходят в дом, у них его нет, дом сгорел). Тогда становится ясно, почему Кулыгину нужно видеть любовь Маши к Вершинину. Почему Наташа и сёстры смотрят вслед Маше - они тоже хотят любить - так же как она. Всех подобных режиссёрских решений не видно. Но они составляют основу спектакля, они его цементируют. И очевидно, в последующие просмотры будут открывать новое, так как в первый раз всего заметить невозможно.

Это очень важно: спектакль приближен к зрителю. Он не о тех, кто жил во времена Чехова. Он о нас, обо мне. И каждый в зале должен узнать себя. Человек, который никогда никого не любил. Такие есть среди нас. И пусть они ужаснутся после "Трёх сестёр", пусть узнают себя, попробуют что-то изменить. Человек, который не читал Шекспира, но в обществе сделавший вид, что читал... Человек, который любит, но не может остаться с любимым... Который мечтает, но не едет в свою Москву... Который хочет срубить вон тот клён... Человек, который смешон в своей пошлости... Каждому можно узнать себя. И можно не повторить.

Ещё более важно: в этом спектакле, в этой трагедии есть большая надежда. Любовь. Именно благодаря этому я не могу забыть "Три сестры". Наташа и Андрей кружатся в вальсе - это прекрасно. Театр Европы ведёт свою главную линию, слово "дом" в этом театре - самое главное слово. И у Наташи и Андрея появляется свой дом. Мы знаем, что произойдёт дальше. Но это не так важно по сравнению с картиной начала. Начала любви.

Во время их вальса, в доме отчаянно кружится Маша - главный человек в додинском спектакле. Она танцует, кружится - потому что способна любить. Её чувство к Вершинину преодолевают горе и несчастья всех других героев. Сцена расставания Маши и Вершинина - кульминация спектакля. Елена Калинина кричит в его офицерский китель, сжимает в руке воротник его пальто и я не помню, когда ещё в театре трагедия была такой большой и жестокой.

Образ Маши главный для меня - потому что она одна готова любить. Это надежда и оправдание. Когда чеховские герои говорят, что через 200-300 лет их не вспомнят, они не правы. Мы вспомнили их. В первую очередь тех, кто мог любить и не мог расставаться. Недаром ведь в театре можно даже купить фотографию актрис в образе трёх сестёр. Они не правы, что через 200-300 лет люди будут счастливее их. Потому что они не замечают, как они счастливы. И нам сегодня порой думается, что в будущем счастья будет больше и тоже не замечаем, что уже сегодня счастливы. Когда любим и не можем расставаться.

Никто не должен был мешать Маше и Вершинину остаться вместе. Они не смогли. Им не дали. Они сами себе не позволили. Возможно, это тоже урок - ценить своё счастье, не выпускать его из рук, не расставаться. Личный урок для меня.

Другой важный образ - барон Тузенбах, его любовь к Ирине. Идеальный выбор на эту роль Курышева. Только его руки и должны дрожать над Ириной. Именно этот актёр должен просить Ирину "сказать хоть что-нибудь". Тузенбах остаётся в памяти и актёр не должен выходить на поклон. Тузенбаха убили.

Спектакль в первую очередь дорог работой Елены Калининой (Маша). Прекрасно, что она востребована и что впереди у неё новые роли.

Отдельно отмечу работу Екатерины Клеопиной (Наташа), Елизаветы Боярской (очень точная роль Ирины), Сергея Власова (Кулыгин), Игоря Черневича (Солёный). Последние в очередной раз доказывают, что достойны больших ролей. Александр Завьялов как всегда прекрасен. И в "Трёх сёстрах" порой не такой, как обычно. Поражает, насколько актёры этого театра не зациклены на своих амплуа и способны играть всегда по-разному, не повторяться.

Додинский "Дядя Ваня" любим мною за свою лаконичность и тишину. В "Трёх сёстрах" всё иначе - здесь много героев, очень много пластов, смыслов. Я не во всём могу разобраться. И потому мне важно вернуться к этому спектаклю ещё не раз.

Меня волнует Наташа. Екатерина Клеопина замечательно проводит роль, порой оправдывает свою героиню. У Чехова она всего лишь мечтает вырубить деревья. А у Клеопиной и Додина Наташа другая. Когда она говорит в отместку Ирине о том, как та плохо одета, я понимаю Наташу - ведь она просто помнит то, что когда-то сказали сёстры о её нарядах. Наташа всегда присутствует в доме. Она хозяйка дома. Она, может, единственная, для кого этот дом дорог. Очень неоднозначный образ. Хорошо, что не чёрными красками.

Подушки в руках сестёр такие большие и мягкие, что почти все герои могут спокойно удавиться этими подушками. Все, кроме Маши. Она ляжет головой на прохладную подушку, заплачет, перепутает слова Пушкина и прошепчет "трам-там-там-там-там-там-там". Она будет счастлива. Хотя бы в прошлом.

Пожалуй, самый недодинский из додинских спектаклей, которые я видел. Я привык почитать МДТ вершиной психологического реалистического театра – театра, где всё как в жизни, только острее. И вот я сижу в темноте зала, вслушиваюсь в речь актёров, и с ужасом понимаю, что каждая вторая фраза интонационно ложится аккурат поперёк текста – не сообразуется с ним. Я знаю, что люди часто говорят не то, что думают, особенно чеховские герои, но для произнесения текста всё равно нужен мотив.

Я далёк от мысли, что Лев Абрамович не знает, как в жизни говорят люди. Любому, кто видел его спектакли, очевидно, что он это знает прекрасно. Значит, делаю я вывод, это сделано с какой-то целью. Насколько условно актёры зачастую произносят текст, настолько же условны в большинстве своём мизансцены. Нормальное человеческое общение, когда я вижу собеседника (глазами или затылком – неважно), здесь используется редко. В основном общение между героями идёт через зал. Весь спектакль я пытался разгадать смысл этой условности, увидеть второе дно, и не могу сказать, что преуспел.

Тут надобно сделать отступление. Самую необычную трактовку получил образ Ирины (Елизавета Боярская). Вместо традиционной юной, сумасбродной, но сердечной девушки перед нами девушка довольно жёсткая, невесёлая, уставшая от нелепых ухаживаний, и мечтающая о Москве больше всех остальных вместе взятых. Надо сказать, что образ этот замечательно играет в нескольких местах. Благодаря ему очень уместным выглядит поцелуй с Солёным, а главное – по-новому звучат реплики Ирины в конце пьесы. Мне показалось, что именно ради этих финальных реплик образ и тянули. К сожалению, с такой трактовкой очень плохо вяжется чеховский текст в первых актах. Получается, что чеховское начало было принесено в жертву додинскому финалу.

Как ни странно, самой человечной мне показалась Маша (Елена Калинина), несмотря на то, что иногда от неё веяло безумием. Любовь и трагедия средней из трёх сестёр больше всего у Додина похожа на настоящую. Если же говорить об общей идее, то она у меня не очень сложилась.

Резюмируя, я готов допустить, что все эти мизансценические изыски с окнами и мёртвые интонации служили средством выражения какой-то режиссёрской идеи, но тогда это уже относится к интеллектуальному театру – театру, который я пока не могу принять. Я прихожу в театр чувствовать.

Честно скажу, я не являюсь горячей поклонницей Чехова, и в процессе спектакля основная мысль была одна: "Если я начну так рефлексировать - пристрелите меня сразу же, как барона"

Ну да о спектакле. Как обычно, хорошо и даже идеально. Но в этот раз - не впечатляет так, чтобы пошла на эту постановку еще раз. Да и в конце спектакля у Боярской так явственно читалось в глазах: "Ну как же вы задолбали", когда артистов вызывали и вызывали на сцену, что очередной раз мелькнула мысль, что ее родителя я люблю гораздо больше.
Точка, поставленная в конце ее героиней, закурившей сигарету - тоже какой-то небольшой, но перебор.

Ну, и может, уже так хорошо изучили актеров Малого Драматического, что заранее знаешь, что сейчас скажет герой Семака или Курышева и с какой интонацией. От этого они, конечно же, не становятся менее любимы

Если бы я писал рецензию на спектакль «Три сестры» в МДТ, я бы назвал её «Женщины за гранью нервного срыва». Вообще в детстве и юности Чехов никогда мне не нравился, я открывал его книжку и через минуту, с отвращением и ужасом закрыв ее, ставил обратно на полку, потому что спиной чувствовал исходящее от текста упоение унынием, нечто вроде гностической ереси. С возрастом я победил этот страх и стал с удовольствием читать его пьесы, научился чувствовать их в действительности светлую, преодолевающую страдание энергетику. И понял, почему раньше эти тексты так пугали меня: мои мысли и чувства во многом были подобны своим белесым бессилием вялым, неспособным на подлинное существование чеховским героям, похожим на растения, выросшие в темной комнате: жизни и смерти в них поровну, поэтому ни одна из них не может победить другую, и ничего не происходит, бурно кипящие желания выходят как пар, остается пустота: «нас просто нет, вот беда/и в принципе не было видимо вообще никогда» - эту псевдобуддистскую фразу из песни «Аукцыона» за сто лет до написания этой песни произносит чеховский пьяница-доктор, не прочитавший после университета ни одной книжки. Так вот, в действительности, повторюсь, общая энергетика чеховских пьес светлая, преодолевающая типичное для отечественной интеллигенции унылое самоедство. Но поставлены «Три сестры» Львом Додиным так, что кого угодно могут погрузить в самую мрачную депрессию. Нет, это отличный спектакль, и сама сила его воздействия указывает уже на мастерство, профессионализм и даже гениальность его создателей: только талантливое произведение может вызывать сильные чувства, пусть даже и несколько отрицательные. В спектакле прекрасно все: и игра актеров, и декорации, и полный зал, и титры на французском, невидимые зрителям последних четырех рядов партера, и сам Лев Додин, тихонько стоящий у самого выхода из зала в темноте и светящийся седой своей шевелюрой. Но энергетика спектакля негативная, отрицательная, она вызывает (особенно после многочасовой езды в пробках по заснеженным улицам) тяжелое муторное чувство. Впрочем, возможно это чисто субъективная реакция, отражение сиюминутного состояния и лучше понять этот спектакль сможет человек, не особо обремененный повседневными заботами. Елизавета Боярская перед антрактом таким голосом ревет знаменитое «в Москву», что в эту самую Москву никоим образом не хочется. Что там может быть хорошего? Тот же мрак, снег и пробки? А куда еще хотеть? В Нью-Йорк? На луну? Фигушки, от себя не убежишь. Ещё в спектакле лично меня удивила склонность героев в отступление от авторского текста вдруг сливаться в страстных поцелуях. Все же Чехов какой-то целомудренный, ему не свойственна этакая прыть. Вообще я замечал, что зачастую телесное притяжение героев художественного произведения, которое лишь обозначается или подразумевается, «работает» намного сильнее, получается что-то вроде проводов, сила тока в которых существует благодаря изоляции. Здесь же Додин намеренно замыкает персонажей, но вместо короткого замыкания – фонтана искр – возникает нечто вроде тушения горящего клока сена в бочке с водой – дым, вонь, шипение – и общее ощущение недоумения, и хотя целоваться актеры, надо отметить, умеют, но только вот к Чехову все эти поцелуи не знаю как относятся. Но все эти шероховатости и недоумения не влияют на целостное, глубокое и мощное ощущение от спектакля, декабрьское опьянение меланхолией, характерной для этого мрачного времени, находящегося под управлением Сатурна.

Считаю, что совершилось чудо! Меня не покидает чувство оцепенения от осознания того, что самые дешевые билеты стоили кажется тысячи две, а мы видели ЭТО абсолютно бесплатно и достаточно близко. Я сильно сомневалась, что нас пропустят по студенческим, но вот мы здесь… Просят отключить мобильные телефоны, которые, к сожалению зазвонят не раз..(Но это не про нас с Алесей). Мне понравилась фраза, которая была в тот день произнесена: «Вы испытаете чувство глубокой неловкости, если во время действия у нас зазвонит телефон». В этой фразе уже было начало некой атмосферы. Питерской. Мне почему-то всегда петербуржцы кажутся более остроумными, глубокими людьми, нежели москвичи. Хотя все это конечно предрассудок. Разные люди везде бывают.
Итак, первое, что меня поразило это оформление сцены. Фасад дома, который то приближался, то отдалялся. Высокие окна, через которые отчасти виден стол, покрытый белой скатертью в 1й сцене… И эти слова из 1й сцены «Сегодня можно окна держать настежь» приобрели вдруг игровой оттенок, так как эти окна, похожие на двери и одновременно рамы для картин итак все время открыты.
Маша в первом действии отвечает на все свистом. Безумно вкусно!
Вершинин пародийный (как мне кажется). Вот это - «тоска по труди» так по-Чеховски точно звучит. И именно эти слова меня почему-то навели на мысль о том, что помимо Чеховского было в этом спектакле. Для меня это был спектакль о том, что «труд», о котором уже должно надоесть попусту без конца говорить, ничего на самом деле не значит, если в твоей жизни нет любви. Без любви все покажется чепухой. Реникса по латыни. Не зря всегда любила этот момент в «Сестрах». Учитель написал под сочинением ученика чепуха, а тот прочел «реникса». Вот так и в чепухе можно всегда видеть значимость.
Эта грустная ирония снабженная Додинской искренностью неимоверно погружает в атмосферу. Именно не давление на внешние проявления чувства, а искренность создают Чехова. И у Додина был этот Чехов. (В отличие, простите, от того «Иванова» в МГУКах)
Отец приучил в семь вставать и теперь она встает в 7 и до 9ти лежит. (Не помню как дословно) – Вот он Чехов же! И реникса – тоже Чехов. (Я выражаюсь путано, но Эфрос тоже толком не мог объяснить Розову суть своей задумки «Доброго часа», как сам Виктор Сергеевич писал в «Удивлении перед жизнью», зато Розову очень понравилось как Эфрос жестикулировал, так вот и я тоже иногда хочу пожестикулировать словами. Но не буду уходить в сторону.) Вершинин у П. Семака конечно простак, хотя чаще в спектаклях он само благородство. И мне кажется, что Додинское прочтение в контексте его идеи спектакля очень верно.
Гармиза недавно сказал о «Трех сестрах», что по его мнению это спектакль о том, что человек очень мало значит. (У Чехова только «Тарарадумбия сижу на тумбе я», а у Додина продолжение «И горько плачу я , что мало значу я») Гармиза прав.. Действительно, столько «шестых пальцев» Додин добавил еще в спектакль.. И Ольга, которая от тоски целуется с Кулыгиным, и Ирина с Соленым..
Сцена с волчком на именины Ирины прекрасна. Звук от волчка , будто мантра и тут же читается «У лукоморья дуб зеленый..»
Для меня этот спектакль был не просто о ничтожности человека, но и о ничтожности его любви. Все действие об одном, а слова: « Надо работать счастье потом наступит».. Может быть потому не удается порой ставить Чехова, что играют смысл слов, а не тему?
О ничтожности порывов, любви, стремлений..С примесью иронии.
Запомнилось как Соленый целует руку Тузенбаху как девице, говоря своё «Не сердись, Алеко»..На Наташу и Прозорова все смотрят через эти двери/окна, тогда когда текст о том, что «нас никто не видит».. И много вот так они «не видят». Не хотят видеть.
И пускай философствуют. Лишь бы летели..
И все так вроде бы просто. Простые органичные действия. ПРО-СТЫ-Е. Нет ощущения мол «Ах! Как найдена эта мизансцена!» . Нет ощущения, потому что происходила жизнь. Какие еще мизансцены в жизни?? И я была поражена, потому что поняла , что самое сложное в театре – быть простым.
Я возвращалась из театра и плакала. Не сразу. Потому что вдруг поняла, что есть вещи, которые никогда не сбудутся. Я просто о них специально не помню. Не травлю себя. А здесь прорвалось. И заживало дня три. Стало конечно легче, но я никогда не забуду, что оказывается это может прорваться.
Это настоящие «Три сестры».
Мне больше нечего сказать..