Балет |
12+ |
Юрий Григорович |
9 апреля 1968 |
3 часа 5 минут, 2 антракта |
Формально это, конечно, никакой не старт московского балетного сезона, но все-таки именно он. Потому что главный тотем московского балета, конечно же, «Спартак». Ну не «Лебединое озеро» ведь? Человек, который так считает, много смотрит телевизор, но не балет. Наконец-то наступило время, когда в «Спартаке» хореографа Юрия Григоровича можно увидеть именно «Спартак» Юрия Григоровича и только. И, стало быть, оценить, насколько он хорош и «про Москву». Это главный генератор того, что в балете называют московским стилем. И в нем вдобавок есть та же самая лаконичная помпезность, что у знаменитых московских высоток.
В год премьеры «Спартака» (1968) такой стиль мышления был очень некстати. Небалетным людям я всегда стесняюсь рассказывать, какие в балете приняты мнения и суждения. Потому что небалетные люди в такие моменты думают, что я брежу. Но все-таки я расскажу. «Спартак» Григоровича считался символом советского вторжения в Чехословакию. Честно. Кордебалет парней в древнеримских юбочках был приравнен к танкам. За что Юрию Григоровичу был объявлен бойкот с либеральной стороны. Потом еще Григорович, как назло, поставил балет «Иван Грозный», и диагноз прояснился окончательно. Майя Плисецкая, автор лучших мемуаров о советском балете, припечатала Григоровича в качестве «карликового Сталина». А день, когда он таки покинул кресло главного балетмейстера Большого, стал для балетных чем-то вроде демонтажа памятника Дзержинскому на Лубянке. Самое удивительное, что это настроение из коридоров Большого не улетучилось в 1990-е, даже в первую половину нулевых. Всякий раз, стоило Юрию Григоровичу во плоти появиться в коридорах Большого по своему частному делу, все на полном серьезе начинали обсуждать возможность захвата кресла. Он был как бы на вечном подозрении. И граница между паранойей и реальностью оставалась зыбкой вплоть до сего лета. А летом Большой триумфально выступил в Лондоне. И впервые в его постсоветской истории тональность определяли не советские блокбастеры работы (или редакции) Григоровича, а новинки Алексея Ратманского и Юрия Посохова. И не официально заслуженные примы, а девушка, которую зовут Наталья Осипова — которую никто не знал и никто не ждал. Про нее в Лондоне написали, что последний раз такой пожар устраивала Плисецкая. Это значит, что в Большом прошлое стало прошлым и сегодняшний день наступил окончательно, — вот какая тенденция задана нынешнему сезону.
Что же касается «Спартака», то Юрий Николаевич Григорович, по-видимому, не очень любил иметь дело с танцовщицами — для осуществления замыслов они ему казались вяловатыми, что ли. Из всех красок балетного оркестра он предпочитал громокипящую медь, трубы и литавры, мужчин, да побольше. Зато и умел ими распорядиться — как никто: закрутить воронкой, сшибить стенка на стенку, расколоть пространство или сжать в точку. В «Спартаке» две героини — куртизанка Эгина и боевая подруга Фригия — бледно скользят по обочине действия. А весь смысл — в дуэли: в роли римского полководца Красса Григорович запечатлел танцовщика Мариса Лиепу, самого элегантного мужчину всего Советского Союза, а плебейским вождем Спартаком был Владимир Васильев, с рязанской бородкой и прыжками пушечной силы. В паузах, устроенных в действии для того, чтобы премьеры перевели дух, на сцену изрыгали тестостерон кордебалетные хлопцы с обнаженными торсами и мускулистыми ногами. Кстати сказать, подчеркнутая гетеросексуальность советского балета страшно изумляла тогда иностранцев; это было нестилизуемо, а потому казалось острым художественным приемом… Сейчас в Большом нет премьеров-харизматиков. Да и вести себя на сцене как раньше — на разрыв аорты и с дымом из ноздрей — теперь уже неприлично как-то, что ли. Но Юрий Григорович так хитро скомпоновал танцы, что танцовщики все равно заводятся. Потом заводятся зрители. А потом, как говорила Ахматова, уже и не разобрать — где швейцар, где дубина, где генеральша. Мало какой спектакль такое умеет.