Драматический |
18+ |
Александр Морфов |
3 часа 20 минут, 1 антракт |
В полной темноте раздается шорох. Тени возникают одна за другой из боковой дверцы зала и осторожно, шикая друг на друга, тянутся к сцене. Существа, похожие на воров, оказываются любительской театральной труппой, а их осторожность — это на самом деле почтительный трепет в отношении театра. Вместо того чтобы вслед за Шекспиром начинать спектакль восторгами Тезея по поводу амазонки Ипполиты, которая вот-вот станет его женой, Александр Морфов начинает его с ритуала поклонения театру, исполненного горсткой смешных добродушных дураков. На протяжении всего действия они репетируют свой спектакль, чтобы показать его во время свадебного торжества, а попутно рисуют точный, острый, нежный шарж на современный театр изнутри. И похоже это не на капустник (как можно было ожидать), а на лирические клоунады «Лицедеев» времен Вячеслава Полунина. Предводитель самопальной труппы — неподражаемый режиссер: актер Сергей Бызгу собирает роль исключительно из штампов режиссерского поведения, от характерных словечек вроде фамильярно-высокомерного «Друзья!» (стандартное обращение постановщика к артистам) до фирменной истерики накануне премьеры. А получается у него полунинский Асисяй, который на старости лет заимел режиссерские амбиции, но не утратил при этом ни чистоты помыслов, ни какой-то прямо-таки святой наивности.
У Шекспира, кто не помнит, все устроено так: начинается история во дворце, где Тезей готовится к свадьбе с Ипполитой, но тут к Тезею является Эгей с жалобой на дочь Гермию, которая отвергла угодного отцу жениха Деметрия и предпочла неугодного Лизандра, — и история перемещается в лес, куда одновременно бегут непризнанные влюбленные и отправляются репетировать свадебное представление актеры. С этого места про Тезея автор забывает до финала, потому что в лесу находится другой властитель — царь эльфов Оберон, и у него своя проблема: его супруга Титания проводит дни и ночи с прекрасным юношей, и Оберон заставляет ораву эльфов служить делу мести. Титания под воздействием цветка Амура влюбляется в Осла, а побочными жертвами озорных эльфов становятся все, кто на беду свою оказался в лесу. В целом пьеса выглядит настолько же невинной и доброй, как балетный «Щелкунчик», так что историки театра не раздумывая относят «Сон в летнюю ночь» к светлым комедиям в противоположность комедиям темным, где в процессе действия происходят непоправимые вещи, которые не искупишь хеппи-эндом.
У Александра Морфова, как некогда у великого Питера Брука, Тезея и Оберона, Ипполиту и Титанию, распорядителя увеселений при дворе Тезея и главного эльфа Пэка играют одни и те же актеры, и выходит сказка про два типа театра. Один — театр того самого режиссера, которого играет Бызгу, — беззлобный и бескорыстный. Второй — театр сильных мира сего — как минимум сомнительный. Поначалу, впрочем, Морфов на пару с художником Тино Светозаревым надежно убаюкивают зрительский разум изобретательными чудесами. Лес у них создают установленные на полу лампами вверх прожекторы: вертикальные столбы света заменяют деревья. Потоки мерцающих звезд проносятся по черному заднику с такой скоростью, что кружится голова. Всех эльфов сразу заменяет одна Александра Сыдорук, которая безмолвно и загадочно скользит по сцене на встроенных в пятки кроссовок колесиках. А над сценой еще и зависает подобие летающей тарелки, откуда эта девчушка льет на героев дождь, а Пэк — сок цветка Амура, который хоть и был выжат Обероном из граната, но по цвету и консистенции слишком напоминает кровь, чтобы казаться совсем безобидным. Вообще, безобидных вещей у Морфова в этой сказочной истории почти нет. Вот разве что Пэк — его остроумный артист Александр Ронис представляет кем-то вроде телохранителя большого босса, которого забавы ради нарядили ангелом, а он вдруг возьми да и окажись приличным актером. А когда две пары молодых людей — одна из разряда свободных рэперов, другая из благопристойных умников — пытаются разобраться с любовными неурядицами, сюжет слишком уж натурально балансирует на грани то убийства, то суицида. Сладостные любовные игры Титании с Ослом, в которых сплетаются девичьи руки и ноги и две пары мохнатых лап, поставлены Морфовым без тени иронии, как поэма о великой нежности. А уж в тот момент, когда Оберон — Александр Большаков, артист, чей правильный бритый череп украсил не один бандитский сериал, — нейтрализовав Титанию, подходит к ее юному любимцу и привычным хищным движением переламывает ему шею (Шекспир такого, разумеется, не писал), ощущение, что смотришь отменный утренник для взрослых, развеивается болезненно и безвозвратно, как безмятежный сон от резкого крика.