Опера

Синяя Борода

Расправившись с пятой женой, вдовец Синяя Борода женится снова. Уже определена очередная жертва — пастушка Булотта — и намечена следующая. Дни Булотты были бы сочтены, если бы остроумец и весельчак Оффенбах не превратил угрюмую средневековую легенду в разудалый фарс. Вместе с лучшими либреттистами Франции (с ним сотрудничали те же, кто писал тексты, скажем, для «Манон» Массне) Оффенбах ловко вывел действие к хеппи-энду: нанятый Синей Бородой отравитель вместо яда потчует красоток клюквенным соком, а после, втайне от кровожадного мужа, сам неплохо проводит с ними время. Легкая до непотопляемости (как съязвил некогда Вагнер) музыка Оффенбаха не то чтобы затмила жуткую готическую легенду, но, во всяком случае, заставила ее потесниться.

В Театре музкомедии для постановки выбрали не утонченно-сатирическое оригинальное либретто, а ремейк советского адаптатора Юрия Димитрина. Персонажи поглупели, словесной эквилибристики поубавилось, а остроты сместились в сторону постели. Приглашенный из «Санкт-Петербург оперы» постановщик Юрий Александров решил клин вышибать клином и столкнул лбами изысканный стиль оффенбаховских времен и топорную материю наших дней. Сцену разделили ровно пополам. В одной части разместился театр, в другой — стройка, где маляры и плотники достраивают театр, так же далекий от них, как буколические пастухи и пастушки от оффенбаховских современников. На большом экране мельтешат будни великих советских строек и побед — они отвлекают от рабочих, к которым стоит, наоборот, приглядеться: это сплошь разбитные дамочки, чья предводительница, «карменистая» Булотта, уже завела шашни с прорабом. Спустя пару минут, загубив несколько красоток, он станет Синей Бородой. Наблюдать за этим любопытно и необременительно, пока во втором действии «театр в театре» не исчезает, сцена не превращается в огромный балаган, а Синяя Борода не становится в этом балагане глупым клоуном, в качестве доказательства своей силы всюду таскающим за собой дюжину генералов. Остается лишь досадовать об остроумной истории, на которую намекало начало, — о том, как по-оффенбаховски легко искусство берет в оборот и преображает даже совсем безнадежных людей.