Драматический |
18+ |
Сергей Женовач |
12 февраля 2009 |
1 час 30 минут, без антракта |
В новом театре-студии на улице Станиславского «Потуданью» открылась малая сцена, хотя «сцена» — не то слово. Малая сцена — большая высокая комната. Кирпичная кладка, черный деревянный пол. Вдоль трех стен стоят деревянные табуреты для зрителей. К четвертой стене прислонены высокие доски. На каждой доске, как и на каждом табурете, — порядковый номер. Выходит, каждая доска — это будущий табурет. Об этом, грубо говоря, и сам спектакль Сергея Женовача.
Заслоненную досками стену пересекает длинная кривая выбоина. Подсвеченная, она видится той самой рекой Потуданью, на берегу которой живут герои Платонова. Сюда возвращается с Гражданской молодой Никита, здесь находит Любу, которую любит так сильно и нежно, что не в силах «мучить ее ради своего счастья» — то есть любить ее в прямолинейном смысле. Однажды ночью он услышит ее сдавленный плач и убежит куда глаза глядят, после чего Люба пойдет к реке топиться. Ее спасут, и когда Никита узнает о ее муках, он примчится к ней, и тут-то «жестокая, жалкая сила» придет к нему.
В спектакле Сергея Женовача отчетливо читается едва ли не главный платоновский сюжет. Платонов пишет о смерти; как завороженный, он вглядывается в сам процесс умирания, будь то омертвение революционной утопии, иссякание жизни в счастливой Москве или — как в «Потудани» — превращение, окоснение чувства. Вернувшийся с другого берега Потудани Никита «не узнает от своей близкой любви с Любой более высшей радости, чем знал ее обыкновенно».
Само название реальной речки — Потудань — звучит у Платонова эхом имени мифологической Леты.
Женовач и его сценограф Александр Боровский нашли для платоновского сюжета выразительную метафору: устремленное ввысь необработанное дерево постепенно вытесняется со сцены мебелью. Никита с отцом одну за другой выносят за дверь доски, которые чуть погодя возвращаются то крепко сработанным комодом, то детским стулом. Почти живая еще материя приобретает законченную форму, равно как и любовь Никиты приобретает форму, более удобную для материальной жизни. Оформление есть разновидность умирания — похожее происходит тут и с платоновской прозой, то же со временем неизбежно произойдет и с самим спектаклем.
На сцене трое — молодые Мария Шашлова и Андрей Шибаршин, а также старый товарищ Женовача Сергей Качанов, его король Лир из спектакля на Малой Бронной. Их кроткие герои не в силах выразить своих чувств в словах, да и не берутся. Их немота красноречиво описана в платоновском повествовании, но Женовач оставляет актерам почти одни только диалоги, предоставляя им сыграть и чувства, и саму немоту, то, как старик «молчал около сына в скромном недоумении своей любви к нему», и то, как Люба «смотрела на него утомленными глазами, полной терпеливой доброты, словно добро и счастье стали для нее тяжким трудом».
Спектакль только рождается, и, не наработав еще подпорок, актеры временами скатываются в привычную и хорошо известную милоту, но в иные моменты поднимаются до большой и значительной простоты. Со временем он, надо думать, вполне оформится и когда-нибудь — если следовать его собственной логике — сможет превратиться в изящную, тонко сработанную вещь. Вроде шифоньера, в который превращаются доски номер 64, 65 и 66. Так что — спешите видеть, пока время не сделало свою черную работу.