Спектакль

Обыкновенная история

Если у вас нету тети…
Премьеру «Обыкновенной истории» в Свердловском академической театре драмы я ждала. Просто ждала. Люблю Гончарова, верю Русинову, жду развития театра драмы. Но прежде всего, конечно, хочется серьезного разговора на серьезную тему: что же меняется в человеке после того, как он теряет иллюзии, свежесть восприятия жизни, искренность порывов. Разговора на языке театра.
И что же я могу сказать после премьеры? Впечатления были настолько противоречивы, что написать что-либо сразу после спектакля я не смогла. И только после прочтения статьи Аллы Лапиной (спасибо ей за начало разговора) «После спектакля уместно перелистать страницы романа» обрывки противоречащих мыслей сложились во что-то, что может быть изложено письменно.
Не хотелось бы начинать с несущественного, но позже будет не совсем кстати об этом говорить. говорить. Чертовы батуты. Не все театры включают в свою эстетическую концепцию акробатику. Во-первых, из-за своеобразия этого языка, уместного не в каждом тексте (сори, надеюсь, все согласны, что в основе все-таки текст?). А во-вторых, из-за того, что не все актеры настолько спортивны, насколько это необходимо для воплощения образности такой природы. В спектакле «Обыкновенная история» с органичность использования языка батута есть вопросы, которые, впрочем, могут быть решены положительно. А вот подготовленность тел – увы. Плющенко как-то сказал, что если прыгнуть трудный прыжок 1000 раз, то тело запомнит и воспроизведет его как в 1001 раз, а если 2000 – то, соответственно…. То есть, «пилите, Шура, пилите… ». Если эти прыжки принципиальны, то заставив актеров выделить нужное количество пота, напрыгать нужное количество прыжков, проделать в течение года несколько сотен часов физических упражнений, возможно, режиссер добьется того, что его месседж будет попадать прямо в голову зрителя, вызывая образный инсайт. И произойдет это на …т пятом спектакле. Пока же не происходит. И именно из-за неаккуратности исполнения. Приходится выстраивать логическую цепочку режиссерской мысли, попутно вербализуя суть метафоры, что никогда еще ни одну метафору не украсило.
Если Алла Лапина предлагает перелистать страницы романа после спектакля, то я сделала это до. Более того, я посмотрела постанову Волчек (инсценировки Розова). Не для того, чтобы сравнить, оборони создатель. Просто люблю Гончарова, получаю удовольствие от текста и атмосферы и всегда готова порадоваться этому вместе с кем-то. В потенциале сюжета множество вариантов развязки: от самого лобового, до зеркального. И поэтому сколько не читай, сколько не смотри разных вариантов, всякий раз будешь испытывать удовольствие от текста и от того, что кто-то (в данном случае – Андрей Русинов) делится с тобой этой же радостью.
В интервью на ОТВ Русинов сказал, что спектаклю на основе инсценировки Розова, но она была изменена, что-то убиралось, что-то добавлялось. Эти слова режиссера дают мне полное право предполагать, что отступления от обоих текстов неслучайны. Концептуальны, стало быть. Концептуальна порка крестьян. Почему? Или зачем? Серая тусклая старуха Анна Павловна и так не вызывала сочувствия… А тут еще и какой-то механический садизм. Так себе образ матери. Не мудрено не испытывать вины оттого, что долго не пишешь ей. Жаль женщину, образ которой у Гончарова органично дополняет деревенскую пастораль. Право режиссера сказать, право зрителя – понять или не понять. Но в целом трудно понять, кто воспитал Сашеньку чувствительным и эмоциональным, приравнивающим влюбленность к смыслу жизни? Или это у него «от противного» так получилось?
Режиссер вообще беспощаден к женщинам. Как говорил классик, «одни свиные рыла». Соня – клинический случай «идиотизма деревенской жизни» (дедушка Ленин сказал), Юлия – еще грустнее: появляется на сцене в странном образе какой-то пиковой дамы… А потом в какой-то момент в разгар романа с Сашенькой происходят какие-то тискания с Сурковым. Или актер не вовремя на сцену вышел? Невнятно. А если внятно – то значит, по мнению Андрея Русинова, «все бабы – …» и исключаются из ценностной парадигмы? Тогда зачем они на всех сюжетных поворотах? Во всем разнообразии типов, вплоть до профессионалок.
Два женских образа в спектакле все-таки есть. Один – образ тетушки «с желтыми цветами», нежной невесты на всю жизнь, в фате и с куклой. Тонко и любовно скроенный режиссером, обшитый, загримированный и сыгранный. Гротесковость не переходит в цирковой смех, вечная трепетная невеста умирает где-то за пределами сценического действа, но вновь возникает в монологе дядюшки. Этот образ – про настоящее чувство, которое может быть смешным, неуместным. В этом спектакле образ тетушки – это оплаканное настоящее чувство, оплаканная жажда любви, оплаканная вера в вечную юность.
Образ дядиной жены Елизаветы ……. Сыграл свою роль у Гончарова (а его никак нельзя обвинить в мужском шовинизме), свою роль сыграл у Розова – тетушкина болезнь изменяет мир дядюшки, подтачивая или только царапая (в зависимости от режиссерской интерпретации) такие прочные опоры дядюшкиной конструкции мира. В спектакле Русинова тетя исчезает в самый неподходящий момент – погрустнев по непонятной причине. Кажется, последняя ее реплика о том, что денег ей не надо? То есть, зритель может начать догадываться, что что-то у них там не совсем окей. И все! Где тетя? Может, умерла? Ну хоть как-то прокомментируйте ее отсутствие. У дяди переворот сознания происходит, но какой-то экзистенциальный, не объясненный никакими сюжетными резонами. Или письмо «вечной невесты « он перечитывал по много раз в день, пока не понял – вот оно где было счастье. Или его просто победил, вытеснил племянник – молодой самец. Впрочем, это догадки от желания хоть как-то объяснить изменение дяди. Очевидное, но невероятное.
Но все эти нестыковки искупаются настоящим триумфом Сашеньки. 28 января в роли Саши зрители увидели Илью Андрюкова. Ну что говорить, Сашенька удался и Андрею Русинову, и Илье Андрюкову (совершенно не сомневаюсь, что удался он и Вадиму Кожевину, у меня эта встреча в будущем). Сашенка проживет очень богатую жизнь, каждое движение его на сцене продуманно и осмысленно, и мечется он вначале, как щен перед прогулкой, и грезит о карьере в Петербурге, как Хлестаков, и влюблен как настоящий Ромео… Вся жизнь сценического Сашеньки делится на две части – «до ведра» и «после». Лицо Андрюкова, которое поднимается из воды – несомненная вершина актерского мастерства. С этого момента несмотря и на что сердце зрителя сжато в комок от любви, нежности, жалости, ужаса. От того, что нельзя и не стоит описывать словами. Для этого мы и идем с театр. Немного мешает Адуеву-младшему накладной живот в последней сцене. От неуверенности этот живот, от неуверенности в актере. А напрасно – Илья Андрюков замечательно поработал с движением, все изменения прекрасно видны и без живота. Актер в минуты зрительского признания вынужден таскать перед собой этот норовящий выпасть груз (а может, это послушание такое, чтоб не заносился?).
Что делать, что делать… Нет идеального совпадения зрителя и режиссера. А зачем оно идеальное? Спасибо за честность, спасибо за серьезность разговора. Мы, зрители, желаем спектаклю «Обыкновенная история» долгой жизни, роста, взросления. Режиссеру – любви, актерам – трудолюбия. Ждем встреч.