Все отзывы о спектакле «Милосердие»

Свежее и колючее дыхание Электротеатра вдохнуло жизнь в театральную постановку по письмам Юлии Буторовой и Анны Ждановой театра документального, и получилось весьма непростое зрелище.
Неудобное, странное, диссонантное, спорное и экспериментальное, без сомнения.
Музыка здесь хоть и заявлена главной, вовсе не стоит во главе действия. Главное тут – документы, письма, то есть текст все равно. Но музыкальный корпус обращает на себя внимание, где-то удивленное, местами негодующее, совершенно новой концепцией, отношением к звуку и голосу.. Впрочем, ново это лишь для нашей публики. Флюксус, Джон Кейдж и др. – прошлый век, со всеми новациями в отношении к голосу, который прошел четко и мимо твердой границы соцреализма. В пределах которой всегда будет «цыганка-молдаванка собирать виноград».
Но нам не привыкать сидеть в окопе, и оказываться опоздавшими на 100 лет. И не только нам. Строго говоря.
Звуковые скульптуры для этого спектакля создают Екатерина Палагина и Лера Борисова, голосом, и Дарья Звездина - альтом. Альт шуршит, скрипит, это портрет чего-то близкого к смерти. Страшного, заметного (в военное-то время) и неизбежного. Голос рисует объем, внутри которого почти истерика.
Документально это.
Актрисы Алиса Дмитриева и Инна Сухорецкая молоды, подвижны, страстно воодушевлены.
Бег и декламация – вот их роль. Страстность Инны Сухорецкой – вполне романтического свойства. Ее героиня, Юлия Буторова, любила без взаимности в это время. Такие чувства часто заканчивается плетением бисерным на сумочках. Пылкость и энергия Алисы Дмитриевой – от профессиональной революционерки. Она – борец, амазонка и философическая натура.
В самом конце спектакля финал их бега мы прочтем в электрических буквах. В них же – декорация и декоративность. Пишут – снег идет. Значит, так и есть, тогда, в то время, как и на улице в этот вечер.
Важно. Оптимизм и даже некоторая скромная радость этой истории. Сдержанный оптимизм, конечно. Мужик, солдат русский, по-прежнему раб, и жалеют его, по-настоящему, от всей души, девочки с хорошим образованием, ушедшие на фронт не столько из патриотизма, который воодушевляет и солдата, а потому что дело настоящее у сестер милосердия было. Не только чулочки вязать, к примеру. Нужна женщине профессия, работа и приключения. Не всякой женщине, но многим.
Спектакль – долгий (4 часа вместо заявленных 2,5)и не свободный от занудства, но привлечь есть чем. И запомниться.

Мы смотрели этот спектакль в Сахаровском центре и это правильное место силы для подобного спектакля.
Роман в письмах и дневниковых записях нескольких сестёр милосердия разыгрывают 4 девушки и один чтец-боец.
Выйти из зоны комфорта достаточно легко , когда перемещаешься в этот спектакль.
Девушка мучает скрипку , мужчина зачитывает письма и телефонограммы , а так же постановления , где между строк проходит судьба несчастной страны , обезличенная и истощённая.
Тут немало того , что ханжа назовёт кощунством , а реалист горькой правдой.
Речь идёт о Первой Мировой войне.
Но Россия уже пережила Гражданскую и ей предстоит Вторая Мировая.
Молодые девушки , сёстры милосердия , переполнены любовным чувством, в силу возраста и свободы от привычных условностей (семья и наставления родителей) , а перед ними простые парни - солдаты , чаще всего инвалиды и , скорее всего , эти ребята будут скоро убиты.
Опасность обостряет чувства , но благоразумие тоже присутствует.
Та правда жизни , которую в сводках о народных достижениях , ни за что не скажут , заполонит тогдашние крики о помощи и социальные сети - дневники.
Их многие писали и некоторые для того , чтобы быть услышанными.

Для меня это был сильный опыт , высказанный простыми , но хлёсткими словами.
Тут нет героизма , и даже страха нет , и Бога для них тоже уже нет.
Когда каждый день собираешь человека по частям , сам становишься создателем.

Помещение лаконичное , минималистичное , с очень приятной публикой.
Мы за мир.

Этот спектакль яркий пример того, как режиссерская отсебятина может испортить сильный и драматичный сюжет. И даже прекрасные актеры, как ни стараются, ничего с этим сделать не смогут.
Само действо выглядит следующим образом: под скрежет альта (партия альта - один в один похожа на ту, которую играл Шерлок Холмс в нашем блестящем фильме, а доктору Ватсону казалось будто кошка застряла в водосточной трубе) носятся друг за дружкой четыре актрисы, то произнося сильнейший документальный текст, то издавая нечленораздельные звуки, типа бэ-мэ-ди-до и заламывая руки. Иногда они начинают петь, и тогда спектакль становится пугающе похож на модерновые представление того театра, в котором работал измученный нарзаном монтер Мечников из "12 стульев". Как известно театр каждый раз заканчивал гастроли досрочно...
На протяжении всего спектакля мне хотелось отвести в сторонку режиссера, г-жу Патлай и спросить ее ЗАЧЕМ??? Зачем актрисы ходят змейкой друг за другом? Зачем они долго и псевдо-глубокомысленно молчат ближе к концу спектакля? Зачем они иногда начинают петь хорошие песни намеренно дурными голосами, так, что даже романс на стихи Дениса Давыдова почти невозможно опознать? Зачем скрежещет альт, мешая говорить актрисам и слушать зрителям? И т.д и т.п! Из-за этих режиссерских "творческих поисков" спектакль смотреть просто скучно, и неудобно. Лично я с большим трудом досидел до конца и не только я....
Но хочу сказать еще раз, что виноват в провалах спектакля режиссер. Актрисы, а особенно блестящие и искренние Инна Сухорецкая и Алиса Дмитриева, совершенно ни при чем. К ним никаких претензий нет. Они отыграли на все 100% и им браво и низкий поклон. Кстати, пользуясь случаем, настоятельно рекомендую всем театралам сходить в театр "Практика" на спектакли "Бабушки" и "Петр и Феврония Муромские", в которых Инна Сухорецкая играет, - получите гарантированное удовольствие!
В общем мой вывод таков - режиссера уволить, актеров оставить и переделать весь спектакль заново, убрав нелепое и смешное режиссерское смодурство и с должным уважением обратившись к замечательному тексту дневников сестер милосердия и рапортов-приказов того времени. Осталось начать и кончить....

Читать дневники сестёр милосердия, мягко говоря, неприятно. Потому что КРОВИЩЩА, исковерканные судьбы, обстрелы, казармы, жутчайшая жуть. Создатели «Милосердия», тем не менее, прочитали не только их, но переписку царских военных цензоров, и книгу «Эмансипация сексуальности в России: рубеж XIX-XX веков». Собрав всё это воедино, они создали гимн женщине на войне. В основе этого гимна лежит частная жизнь людей, никому сегодня не известных, а то и вовсе сгинувших без вести.

При этом режиссёру Анастасии Патлай удалось найти интонацию, от которой одновременно становится не по себе, но как-то легко и удивительно. Этот спект не только про страдания и подвиг, он – про жизнь и любовь в условиях, когда ни о жизни, ни о любви и речи быть не может.

Юлия Буторова отправляется на фронт из чувства долга перед отечеством. У Анны Ждановой изначально другая цель, осуществить которую труднее. Первая страдает без своего возлюбленного (не просто охи-вздохи, сиреневая канитель, ей физически плохо – да, оказывается, женщины в начале XX века про такое писали, пусть и нрзб) Второй вообще побоку вся эта любовь, она рвётся в бой с немцами, но кто её, девочку, пустит? Девочкам можно только перебинтовывать разорванные тела, пока бинт не кончится, пока крышу госпиталя не обдаст шрапнелью.

От влюблённости – к одиночеству, от надежды – к протесту, от наивного сострадания – к истинному милосердию. Жалость к раненым, негодование по отношению к власти (и Высшей тоже), смущение от недвусмысленного предложения офицеров – эмоций много, гораздо больше, чем, казалось бы, положено простой медсестре. Нет только одной – страха. Наверно, потому и зрителям не так страшно слушать про теплушки, где свалено 300 солдат, и мёртвых, и живых. Тревожит другое: не оборвётся ли дневник? Какая запись станет последней? Выдыхаешь только, когда по стене начинает ползти надпись: Ю.В. Буторова скончалась в 1946 году, А.А. Жданова – в 1974. Первая в 40 лет ещё и дочь родила, а вторая до самого преклонного возраста работала шофёром! После всего пережитого ада!

Смотреть и слушать про это отстранённо, конечно, нельзя. Спектакль сразу вовлекает в действие: стулья расставлены в 4 ряда, два – спинками друг к другу. В начале зрителям раздают карточки с крестами и фамилиями – мы становимся пациентами госпиталя. Потом всё происходит на расстоянии вытянутой руки, не всегда в удобной плоскости – приходится выгибать голову. Так же, наверно, выгибались раненые, пытаясь уловить взгляд приглянувшейся медсестры. Но эта медсестра могла не только скромно улыбаться в ответ. Она могла вести пропаганду коммунизма, возмущаться военному произволу, злиться на собственное бессилие, воровать мешки с сухарями, напиваться, врать маме и, переодевшись в мужскую форму, наконец, бежать на передовую.

Не всё из происходящего на сцене можно выразить литературным языком. Поэтому вперемежку с текстом звучат песни, речитативы, клокочущие горловые звуки какого-то полузвериного недоязыка. Артисты театра голоса «Ла Гол» дублируют внутренние состояния героинь. Скребущие, невыносимые для уха звуки альта (Дарья Звездина) передают само движение времени. Это век-волкодав пробирается по полям сражений. Но – не страшно, не страшно, потому что у сестры милосердия много дел. Недаром спектакль кончается распевом стихотворения героя войны 1812 года Дениса Давыдова (Буторова, кстати, его правнучка)

К коням, брат, и ногу в стремя,
Саблю вон – и в сечу! Вот
Пир иной нам бог дает,
Пир задорней, удалее,
И шумней, и веселее...
Ну-тка, кивер набекрень,
И – ура! Счастливый день!

Полифоничный спектакль-погружение в военное время, проживаемое женщинами - сестрами милосердия, основанное на их дневниковых записях. Инна Сухорецкая в роли Юли - все моменты встречи со своей болью, страхом, состраданием, милосердием - через нее, с помощью нее. Боли много, страха много, это сложно переварить, поэтому хотелось убежать.. не понимаю, как актеры восстанавливаются..

Среда, вечер, Сахаровский центр - ты «здесь и сейчас» - ощущение легкого ветерка, аккуратного и бережного прикосновения, осторожного заигрывания. Внезапно порывы ветра усиливаются, налетают, пытаясь проникнуть внутрь, сдвинуть с места - но ты все ещё крепко стоишь на ногах, встречая их лицом к лицу, пытаясь зацепиться за окружающую реальность, выстоять и не поддаться. В конце концов, тебя подхватывает, закручивает, затягивает и уносит вихрем чувств, эмоций, образов... Уносит туда где война, где страх, боль, кровь и нечеловеческое страдание соседствуют и вплетаются в обыденную жизнь, в ее ежедневные тяготы и радости, вплетаются, и сами становятся частью этой жизни, этой обыденностью, одновременно привычной и жуткой. Тебя несет, кружа и швыряя из стороны в сторону, а вокруг и сквозь тебя проносятся обрывки слов, фрагменты картин, звуки, запахи, плач, смех, животный ужас, человеческие доброта и сострадание. Ты видишь залитую солнечным светом поляну, чувствуешь пряные летние запахи, переплетающиеся с запахами гари, гниющей плоти, пороха, ты слышишь щебетание птиц, стрекотание и жужжание насекомых на фоне разрывающихся снарядов и свиста разлетающихся осколков....Ты весь там, ты слышишь тяжелое, с присвистом дыхание раненых, со страхом прислушиваешься, ожидая что оно вот-вот прервётся. Ты слышишь как завывает вьюга, чувствуешь как ледяные струи воздуха с примесью снежинок задувают в незаделанные щели окон, обжигают нос, щеки, шею, забираются под одежду, подпитывая постоянную дрожь и ты никак не можешь согреться... Вместе с медсёстрами ты радуешься кратковременной передышке и вечернему самодеятельному концерту, смеёшься над их проказами и радостно танцуешь в больничном коридоре, вместе корчишься от невозможности быть с тем, кого любишь, вместе негодуешь, когда «твоих» раненых снова отправляют на фронт, вместе готовишь операционную к новым пациентам, вместе бежишь за морфием и бинтами, зажмурившись, и пытаясь увернуться от осколков, вместе обмираешь от страха от разорвавшегося рядом снаряда... нет, не так, от страха - не вместе - это ты бежишь, зажмурившись; это ты вместо них обмираешь от разорвавшегося снаряда. Ты, не они... потому что им за себя не страшно, потому что их душевных сил хватает только на страх за других, на себя не остаётся ничего...
Потому что они до самых краев переполнены чужой болью, каждый день они впитывают ее, вбирают в себя, они сами олицетворение боли и ужаса этой войны.
А поток все продолжает тебя нести, крутить и швырять, пока ты весь не пропитаешься им, пока не станешь его частью, пока душа твоя не начнёт рваться от невозможности этого бытия. И вот ураган стихает, и ты понимаешь, что вернулся... вернулся туда, откуда тебя унесло. Ты вернулся, но внутри тебя все также продолжается буря и ты не можешь выбраться из потока - ты словно рыба, выброшенная на берег - судорожно пытаешься вдохнуть и не можешь... Проходит время, ураган стихает - ты осторожно вглядываешься внутрь и понимаешь, что что-то изменилось, и никогда не станет прежним, и что с этим придётся жить дальше, совсем как тем самым сёстрам милосердия...

Эмоционально тонко, но по силе сравнимо с мчащимся поездом. Все сокровенное из дневниковых записей и писем сестер милосердия. Такая "женская" война, страна, история.

Непереносимы детские утренники. Непереносим театр, выросший из них, из "системыстаниславского".

И самое невыносимое в театре это когда актеры:
‒ на пределе голосовых связок, убитыми от перенапряжения голосами, надрываются "с выражением"
‒ сбиваются в какую-то часть сцены и вещают оттуда (вместо того чтобы использовать все доступное пространство)
‒ с аккуратной очередностью читают свои реплики: один говорит, остальные молчат — ждут очереди
‒ усиленно развлекают зрителя, заискивают перед ним

Это настолько обычные явления, что оказавшись в каком-нибудь театральном кресле Москвы, заранее поеживаешься в ожидании всех этих удовольствий.

И вдруг. Вдруг "Милосердие" снизошло на нас )

Примерно половину этого действия я просидел с идиотской улыбкой. Хотя тема (Первая мировая) совершенно не располагает. Но! Так все было хорошо. Я не ожидал, что театр может быть таким. Без утренников и "системыстаниславского".

Публике никакого снисхождения! Вместо партеров-амфитеатров - выстроенные в несколько рядов стулья. И актеры свободно двигаются между рядами. Говорят как бы спонтанно, не стараясь донести буквальный текст фразы. Временами "мешая" друг другу, временами переходя к пению (вдобавок реплики могут заглушаться звуком альта, сопровождающего все представление). И вся эта, казалось бы, текстовая невнятность ничуть не мешает потоку действия.

Как фильмы Иоселиани можно смотреть с закрытыми глазами (настолько говорящ звук), так и этот спектакль можно смотреть закрыв глаза ‒ звук изумительный (композитор Кирилл Широков), исполнение естественное, никакой школьности-академичности.

Трудно представить как и сколько такое сложноустроенное действо репетировалось. Насколько я знаю, никакого прогона перед зрителями не было, а это была премьера! Актрисы прекрасно держали внутренний строй и ритм действия, и ни отсутствие предпремьерного прогона, ни десяток дезертиров из зрительного зала не сбили их с толку.

Фактура, это то, что мы узнаем на ощупь, на слух. Фактура первична, она важнее сюжета. Фактура звука, фактура пространства, фактура пластики, антропологическая фактура (актрисы удивительно разные).

Искусство может говорить о каких угодно невыносимых вещах, но без красоты оно бессмысленно. Красота - это обнаружение неочевидных связей высших порядков (очевидное - банально и, стало быть, не искусство). Красота - это порядок. Человек, не осиливший трудноуловимого порядка, скажем, Ван Гога, приговорен к простому, но пустому, внешнему порядку Брюллова-Айвазовского, к тюрьме декора-гламура, а настоящий (свободный) блюз может быть только сырым, подзаборным.

У Мандельштама есть:
"...я не боюсь бессвязности и разрывов, стригу бумагу длинными ножницами, подклеиваю ленточки бахромкой..."
"...где обнаружена соизмеримость вещи с пересказом, там простыни не смяты, там поэзия, так сказать, не ночевала..."

А в "Милосердии" она еще как ночевала, и все простыни смяты!

Все ли было так идеально в своей неидеальности? Мне кажется, что во второй части неидеальная идеальность пролезла таки в виде литературы и повествовательности, принесла с собой привкус рутины. Но моментами действие вдруг возвращалось к исходной произвольности жизни и дыхания.

Но сам этот спектакль настолько живая штука, что через какое-то время (живи "Милосердие"!) я обязательно вернусь чтобы еще раз увидеть его.

P.S. Да, еще смущало меня рекламное светодиодное табло на стене. Как мне кажется, монотонный ритм бегущей в одну сторону строки спорил со свободном дыханием действия.

Я была Гаязадтыновым из второй палаты. В конце спектакля его отправили обратно на фронт, несмотря на ранение. Сестры милосердия - нежные, юные, такие живые и смелые, не смогли ничего с этим сделать. И войну не могли остановить, а лишь разгребали последствия - выносили, перевязывали, выхаживали, кормили, любили, хоронили.. Видели людей в тех, в ком другие видели пушечное мясо.
Как повелось. Пронзительный и многослойный спектакль, основанный на дневниках и письмах - о любви, свободе, гендерных ролях, которые как раз на этой войне стали подвергаться сомнениям. И еще много всего, кто что увидит. Приходите в декабре. Нет войне!

Несколько дней назад посетил прекраснейший спектакль по Первой мировой «Милосердие», поставленный в «Театре.doc» режиссером А. Патлай и драматургом Н. Гринштейн. Казалось бы, премьера - к 100-летию завершения войны, "юбилейная" постановка. На мой взгляд, как историка, специализирующегося именно на Первой мировой, авторам посредством театрального языка удалось сделать то, что не удается многочисленным реконструкторам, публицистам и пр. относительно представления этой темы в современном общественном пространстве. А именно: попытаться представить войну, хотя бы ее часть, максимально аутентично, то какой она предстает любому историку, обратившемуся к первоисточникам.
В центре внимания находится женский взгляд на ту войну. В основу положены дневники сестер милосердия Ю. Буториной и А. Ждановой, а также вырезки из цензурных отчетов и писем того времени. Фактически весь произносимый актерами текст – это цитаты из источников, доносящие голоса эпохи. Война предстает с определенной социальной позиции, но при этом во всей своей противоречивости, в ней сплетаются и противостоят друг другу героизм и трусость, самоотверженность и сомнения, честность и подлость, надежды и разочарования. Авторы намеренно уходят от «большого нарратива», метафизических размышлений и связанных с ними нравоучения и «насилия понятий» (термин Э. Левинаса). Попытка представить историю как таковую, по крайней мере, так, как она рисуется перед глазами исследователя, изучающего источники. Но посредством театрального языка. Если рассматривать данный спектакль как перевод истории кризиса русской общественности 1915-1916 гг. посредством театрального языка для современного зрителя, то итоговый «текст» представляется нам наиболее удачным и аутентичным. Отметим такую деталь: авторы отказались от воссоздания визуального образа сестры милосердия того времени – актрисы играют в современной обычной одежде, с современными прическами и макияжем. Однако при этом воспроизводят голоса того времени. Но ведь эти дневники, отрывки из писем также создавались теми, кто в своей эпохи выглядел так, как это было тогда принято. Тем самым наличие костюмов эпохи скорее отчуждалось современного зрителя от реконструируемого средствами театра представления эпохи, в то время как решение отказаться от воспроизводства визуальных знаков эпохи скорее способствует ее приближению.