Опера

Любовь к трем апельсинам

Сергей Сергеевич Прокофьев был человек требовательный; как ставить «Любовь к трем апельсинам», имел ясные представления; поправок не терпел, обид не спускал. В дневнике подробно записывал: «Бой поставлен вяло и несмешно, ритм совсем не схвачен. «…» Придумать для каждой группы жесты — это было, конечно, выше его сил и разумения. Слава Богу, слушался всего, что я ему говорил. «…» Я ему предоставил carte blanche — делай что хочешь, лишь бы весь хор бегал как сумасшедший».

Дело было в Чикаго в 1921 году — и режиссер, по правде сказать, был не ахти. К постановке Радлова в Мариинском несколько лет спустя претензий у композитора нашлось намного меньше (даже в восторге пребывал, хотя замечания все-таки сделал). «А если бы Прокофьев к вам заявился?» — спрашиваю француза Алена Маратра, который сейчас ставит в Мариинке «Апельсины». Здесь это его второй спектакль; первый, «Путешествие в Реймс», получил в прошлом году «Золотую маску». «Я был бы счастлив! Он хотел, чтобы жизнь била ключом! Музыка полна жизни, энергии. Эта опера — как кино, как мюзикл! Смешные персонажи, забавные злодеи. И я хотел работать именно с солистами Академии молодых певцов — они очень живые».

Тогда, в Чикаго начала 1920-х, Прокофьеву пришлось сражаться даже за плевок Принца (по определению Труффальдино, пахнущий «старыми, гнилыми и вонючими рифмами») — плевок отменили, чтобы «чикагских ипокритов не шокировать». «Вы-то плеваться будете?» — спрашиваю Андрея Илюшникова, который репетирует роль Принца. «Как у Прокофьева, все по-честному», — обещает тенор. «Режиссер много сам показывает?» — «Много. На первом месте актерская игра. Персонаж, настроение. Движения, мимика. И еще действие будет идти в зале, Маратра стремится публику втянуть в представление».

Идет репетиция. Маратра кричит: «Слава! Слава!» — что означает «слова не слышны». «Комики и Трагики, выходите! Чудаки, уберите свои телефоны!» Трагики и Комики толпятся в зале, в проходах. Одни поют: «Трагедий, трагедий, высоких трагедий, философских решений мировых проблем». А другие: «Комедий, комедий, бодрящего смеха!» Из ложи откликаются Лирики: «Драм, лирических драм!» Такие слова грех не пропеть отчетливо. Тем временем Чудаки носятся по ярусам и безрезультатно пытаются поднять занавес на сцене. «Как вам работается с Маратра?» — спрашиваю Эдуарда Цангу, злодея Леандра. «Он из оперных артистов делает драматических. Мы с ним вместе ищем. После «Реймса» мы стали незажатыми».

Итого: раскованные солисты в возрасте до тридцати, беготня в зале, да прибавьте еще к этому 120 шляпок парижской модистки Грегории Ресио — очевидно, на новых «Апельсинах» не соскучишься. «Маратра добивается живых человеческих реакций», — говорит Екатерина Шиманович, а ее человеческие реакции дорогого стоят: она — Фата-Моргана.