Опера

A Story: Dido & Aeneas

Сорокаминутное представление, сочиненное и исполненное художниками выпускного курса Дмитрия Крымова и Евгения Каменьковича. На этом курсе в ГИТИСе художники учились совместно с актерами и режиссерами; вылилось это в то, что художники делают театр без актеров, а режиссер у них тоже художник — Вера Мар­тынова. Их «Дидона и Эней» — это монтаж «живых картин», навеянных барочной оперой Генри Перселла. Вот одна из Дидон (а их тут с десяток на одного Энея) дистанционно управляет крошечной шхуной, упрямо пробирающейся через газетное море: карфагенская царица кротко провожает своего возлюбленного, плывущего в дикую Италию основывать Рим. Вот посещение музея, где в качестве экспоната выставляют маленького человечка с большим золотым членом, при виде которого девушка испуганно закрывает ладошкой рот. А вот карточная игра в покер за зеленым столом проецируется на экран: два десятка рук собирают пазл — два портрета, мужской и женский, с поющими под музыку ртами. Картинки изобретательны, наивны в хорошем смысле слова и трогательны. Чтобы перейти от одной к другой, актрисы просто прячутся за спускающийся сверху белый полотняный экран. Этот экран напоминает о происхождении спектакля: крымовцы репетировали его в нью-йоркском Watermill Center Боба Уилсона — первой фигуры в современном визуальном театре.

От Уилсона в спектакле немного, зато легко узнается типично крымовская технология делать чудеса из пустяков: обаяние «Дидоны и Энея» — в ее откровенной самодельности. Смотреть коротенькую «оперу», где никто толком не умеет петь и не скрывает этого, весело — ближе становятся и греческий миф, и барочный сюжет. В мифе героиня сожгла себя на костре, которым освещался морской путь Энея. В опере Перселла ее губили козни колдуньи, насылавшей морок в виде гласа божьего. И там и там Дидона была жертвой своей любви и рока. В спектакле судьбу Дидоны по-девичьи серьезно переживают разнокалиберные милые создания — рыжая, блондинки, шатенки и одна жгучая брюнетка.

Дирижирует девушками кудрявый парень в очках — диджей Фанки Федор; он же трепетно следит за партитурой, восседая за напичканным электроникой ­клавесином. Как завзятого эстета его больше беспокоит изящество исполнения, чем женская судьба. Но поздно: раздевшись до сорочек, лифчиков и трусов-пара­шютов, девушки облачаются в разноцветные винтажные платья и поют финаль­ную «Remember Me». Поют жалобно, сгибаясь до самого пола под неумолимо опускающимся белым экраном. Так разыграна последняя карта про силу искус­ства, побеждающего женские страдания.