Мюзикл |
Юлий Гусман |
(3'00'', 1 антракт). 100-800 р. |
Начать с того, что спектакль этот называется мюзиклом, но на «Чикаго» или «Норд-Ост» он мало походит. В нем не поют, а кладут на музыку речитативы, хореография заключается в организации трех притопов, а главная сценографическая «находка», надувные пряничные домики, неохотно сдувающиеся в финале (читай: таким макаром тают иллюзии Дона Кихота), спорят по идиотичности с дубовым мостом, с адским скрежетом опускающимся из-под колосников на цепях (мол, с таким звуком приземляют возвышенные идеалы). Да и само либретто не стоило того, чтобы Юлий Гусман, выступивший в «Человеке из Ламанчи» режиссером-постановщиком, отрывался ради него от более важных дел. Вот что имеется в виду. «Дон Кихота», довольно ехидную сатиру на рыцарские романы, приправленную тоской по ушедшим временам, в двадцатом веке читали как страстную апологию благородства, притом что это качество вызывало в читателях сильнейшее недоверие. Мол, благородство — вещь хорошая, но труднопереносимая, как любая другая стариковская придурь, а главное — небезопасная для окружающих. «Человек из Ламанчи», где в Дон Кихота перевоплощается сам Сервантес, эти представления воплощает полнее прочих переделок. Так, Альдонсу, имевшую глупость поверить, что она прекрасная дама Дульсинея, погонщики мулов насилуют в спектакле с особой хореографической жестокостью. Но что мы все о плохом да о плохом. Давайте о хорошем. Так вот, видеть этот ужасный спектакль стоит. Потому что Дон Кихота играет Владимир Зельдин, легендарный учитель танцев из постановки 1946 года. Он не участвует в диких танцах (еще бы, как-никак девяносто лет) и не начитывает речитативы. Он поет, причем поет замечательно. Его подтянутая фигура, улыбка, горделивая осанка сами по себе символизируют благородство — благородство как проявление здравого рассудка и правильного образа жизни. Как вещь вполне реальную, не нуждающуюся ни в объяснениях, ни в доказательствах ее существования.