Фильм

Врата ночи

Жан, участник Сопротивления (Ив Монтан), в послевоенном Париже февраля 1945-го разыскивает жену своего, как он думает, погибшего друга, и узнает, что тот по счастливой случайности остался жив, избежав расстрела гестапо. На радостях с товарищем, его женой и сыном они идут в ресторанчик на углу улицы поздним вечерком. Где встречают знакомого буржуа, считающегося героем (наши друзья, пролетарии, подозревают его как раз в обратном) и странного субъекта, нагло представившегося самой Судьбой. У «Судьбы» потрепанный вид бродячего музыканта, никаких понятий о приличиях и злые глаза уличного вора. Сыграв на губной гармошке мотив из «Осенних листьев» (сочиненной для фильма Превером и Косма величайшей песней 20 века), с которой у Жана связаны грустные воспоминания о портовых потасовках в Сан-Франциско, музыкант, вроде бы, дает ему понять, что не врет. «Судьба» успеет столкнуться в кафе со всеми основными участниками развернувшейся впоследствии ночью трагедии, перед тем, как отодвинуть занавески, показав опешившему герою Монтана ту, о которой он грезил (Натали Натье), но увидел сегодня как будто бы в первый раз – тем самым всего лишь позволив неизбежному случиться.

Снимая очередную киноэлегию, экранизируя балет Жака Превера, написавшего по просьбе Карне сценарий, режиссер создает галлерею портретов парижан: от веселого и неунывающего многодетного отца до влюбленной молоденькой парочки, проведшей (о, как это по-французски), наперекор здравому смыслу и строгим родителям, вместе всю ночь, гуляя и целуясь на опасных улочках. И хотя Превер отчего-то пожелал разбавить уже поставленный по его либретто балет конфликтом бывших участников Сопротивления с бывшими же коллаборационистами, фильм все же трогает в первую очередь одним: ломкими и красивыми как крылья бабочки чувствами впервые встретившихся уже взрослых мужчины и женщины. Свидевшиеся нечаянно и не по своей воле, они всю жизнь слышали мотивы «Осенних листьев», встречали упоминания друг о друге на далеких островах, в радиоэфирах нью-йоркских радиостанциях, и, главное, в измученных жизнью собственных сердцах. Их сводит вместе спящая кошка и спящий мальчик, слепой случай, жестокое и нежное Провидение. Герои дышат ночным воздухом Парижа, не думая о будущем. Страстно желая узнать о прошлом любимого человека хотя бы что-то – не успевая даже спросить имена. Карне с Превером не столько поэтизируют реальность, сколько разоблачают в ней поэзию и красоту. Неправдой было бы говорить сегодня, «как во французском кино», потому что "как во французском кино" - значит "как в жизни". Карне с Превером внимают малейшему дуновению ветерка, отражениям и плеску воды в Сене, мелким не значащим ничего жестам и, главное, неуловимым человеческим переживаниям. Все это, сообщают они нам, полно глубокого очарования, тайны жизни, чуда как оно есть, всегдашнего ежедневного волшебства. Все это, печально бормочут сбившимся голосом наши поэты, может статься, знаки судьбы, Бога, Рока, прочитав которые влюбленные друг в друга уже от рождения (даже возможно от начала начал), могут встретиться и быть вместе. Хотя бы какие-то пару часов. Немолчный голос кого-то страшного и большого там за стеной зовет их к месту неожиданной встречи. Но волшебство не всегда значит счастье. И, может быть, лучше некоторым никогда не встречаться, дабы не причинить себе и остальным невыносимую боль? Вопрос, на который Превер не дает ответа: зачем некая сила стремится соединить сердца, забрасывая их символами-талисманами, подсказками, накидывая, наконец, прицельно сети? Для того только иногда, чтобы разбить их? Молчание поэта многословней речей его. Глубокая, как Сена ночью, непролазная тишина.

Весь Превер «Врат ночи» в трех своих строчках: «Потом будет поздно, скорее меня поцелуй. Наша жизнь - это то, что сейчас». Весь Превер в своем маленьком стихотворении «Париж ночью»: «Три спички, зажженные ночью одна за другой:/ Первая - чтобы увидеть лицо твое все целиком,/ Вторая - чтобы твои увидеть глаза,/ Последняя - чтобы увидеть губы твои./ И чтобы помнить все это, тебя обнимая потом, Непроглядная темень кругом». Честертон удивлялся, как люди мечтают о чуде, не замечая его вокруг. Превер удивляется вслед за ним. Чудо это вовсе не теленок с двумя головами. Чудо это как раз теленок с одной головой. Встреча любящих изначально, к которой привела цепь случайных событий – не невероятна, а вполне обыденна в жизни, уже потому она, эта дурацкая грустная жизнь все-таки чудо. Париж Карне и Превера не опоэтизированная реальность, не поэтический реализм. А реальность поэзии. Они и видели жизнь такой, какой она явлена в фильме, какой бывает на самом деле, стоит только прозреть. Достаточно сорвать покровы, пыльные, рваные, со старого склада, обнажив красоту – мраморные скульптуры и статуи. Ночь – тоже чудо, она, как свернувшаяся кошка прячет котят, прячет под брюхом своим, влюбленных, мурлыча и согревая их. И, метнувшись на рассвете вон, оставляет их несчастными или счастливыми, такими же глупыми, как кошка слепых котят.

P.S. Мне кажется, Монтан не совсем справился с ролью, Карне был прав (о его воспоминаниях о фильме тут), Габен одним своим взглядом способен был ударить по экрану так, что не было сил смотреть на происходящее с ним. А Монтан во «Вратах» скорее напоминает наивных героев Жерара Филипа. Но вот Дитрих в роли Малу, я, при всем моем уважении к ней, извините, не представляю. Я понимаю, почему зрители нашли эту ленту фальшивой, и она не считается лучшей в фильмографии Карне. Но в сравнении с многими лентами, что были сняты другими режиссерами после, и уже сейчас, в 21 веке, «Врата» недостижимы по неподдельной силе чувств, кинематографической плотности каждого кадра и очарованию непридуманной красоты.