Фильм

Туринская лошадь

Шесть дней до… или невыносимая тяжесть неверия

Невероятно красивый черно-белый завораживающе тягучий фильм венгерского режиссера об угасании жизни в шесть дней, настолько гипнотически совершенный, гармонично выстроенный и концентрировано метафоричный, что два с половиной часа погружения в его неторопливое напряженное повествование исчезают также незаметно, как реальность самой жизни испаряется из жизни героев этой картины.

А героев - кучер-старик, его дочь, лошадь… рутинный быт вдали от цивилизации – запрячь лошадь, распрячь, одеться, раздеться, сходить к колодцу за водой, приготовить скудный обед, посидеть у окна, всматриваясь в один и тот же пейзаж … долгие планы, минимум слов, и далее по извечному кругу…

За окном – ураганный ветер, тревожная музыка перевоплощается в завывания ветра и обратно…

Постепенно, но верно из ритуального существования героев уходит жизнь - слабеет лошадь, иссушается колодец, исчезает вода, потом огонь, затем все погружается во мрак…

Фильм о смертности, о конечности человеческого существования.

В прологе фильма звучит история о Ницше, который в г. Турин увидел, как некий извозчик избивает лошадь и кинулся к ней в слезах, после чего впал в окончательное безумие до конца жизни. Что случилось с той лошадью неизвестно – сообщил голос за кадром – единственный повод усмехнуться и отправная точка фильма о лошади и её хозяевах. В середине фильма на пороге дома героев появляется сосед, зашедший за бутылкой, и толкает монолог также в стиле Ницше.

Кто виноват, что ты устал?? Нравственный кризис ницшеанского сознания логично обрамлен черным экраном в прологе фильма и его конце, хотя очевидно, что автор этого и не имел в виду. Тарр объявил, что «Туринская лошадь» — последняя его режиссерская работа. Понимаете – это всё, что он хотел сказать. Жаль, но с другой стороны - лучше уж мы останемся без очередных шедевров, чем венгерский киноклассик доработается до состояния немецкого мыслителя.

Фильм интересен и притягателен не только своим магическим визуальным совершенством, но и предельной степенью откровенности (может, не то слово, тогда - честности) автора – я давно не видела такого кино. Не верится, что фильм снят сейчас, в двухтысячных, сейчас всё – по-другому. Т.е. настолько серьёзный подход к самовыражению через кино сегодня «как бы» старомоден, сегодня почти всё авторское кино – с многочисленными «как бы» и это воспринимается уже как норма.

Поэтому для меня лично эта изысканная кинометафора конца света стала скорее некой гипнотической печалью о закате такого авторского кинематографа, о том, что так уже вряд ли будут снимать кино.

Есть такие фильмы, которые смотришь-смотришь, равнодушно поглядывая на часы, а потом они из тебя неделю не выходят, и скручивают твои нервы в канаты, и, свернувшись клубком под сердцем, его жрут. Я не хотел писать об этом очень красивом, но беспросветно душном фильме. Во-первых, во-вторых и в главных потому, что к нему по определению "хороший/плохой", "понравился/не очень" не приклеиваются, а о фильмах, которые невозможно пропустить через себя и как-то оценить, и писать как-то... безнравственно, что ли. Но попробуем. Единственный вопрос, банальный, смешной и недостойный, вроде бы, умного зрителя, возникающий по просмотру, касается названия. И вопросов на самом деле целых три. При чем тут лошадь? При чем тут туринская лошадь? При чем тут Ницше? Но по размышлению приходишь к выводу, что вопрос не так-то прост, и только отталкиваясь от него можно оценить то, что хотел сказать Тарр. Лошадь избивали, она страдала, испытывала боль. Ницше увидел это и бросился, обняв ее, и заплакал. Потом сошел с ума и так, безумным, и помер, поставив жирную и окончательную точку в человеческих исканиях бездны, попытках взглянуть туда, нарисовать ее, описать, сделать игрушечной, и с сознанием смертности, конца и бесконечности страданий как-то продолжать жить. Окей. Тарр как бы хотел рассказать, что там было дальше с лошадью. Но ведь он так и не рассказал, вот в чем штука. Он говорит, что дальше был конец света, и хотя показал кадры с лошадью, но не показал ее конца. Нам показывают в финале героев, но не показывают ту самую лошадь. А что, собственно, с ней стало? Остался тот же вопрос, каким задавался автор в самом начале. Смешной вопрос? Да что вы? Потому что, поставив перед собой планку рассказать о дальнейшей судьбе лошади, Краснохаркаи и Тарр рассказывают совсем о другом, под этой планкой пролезая. Почему?

Сам Тарр говорит в интервью, что фильм о смертности. И о том, что устал. И что постоянно носит в себе боль. Отмотаем назад. Сцена с лошадью. Почему она так потрясла бедного философа? Можно предположить, что боль и страдание вообще краеугольный камень любых философий. И на тот момент Ницше успел также устать от нее, как Тарр сегодня. Вот есть такие гиперчувствительные люди, которые обнаженным нервом слишком чувствуют чужую боль. Возможно, Ницше таким и был (чего, конечно, не сказать по его книжкам). А возможно, некоторые исследователи правы, полагая, что безумие Ницше это его (или Его) последнее нам послание, последний текст, последний афоризм, последняя метафора. В момент, когда Ницше бросается к лошади, все, что он написал до этого, сжигается в пепел, и мир, который он собирался перевернуть, переворачивается, но не так, как он того ожидал. Фигурально выражаясь, боль переполнила чашу терпения. Чашу терпения Ницше, людей, мира и Бога. Если трансформировать идею 13-ти ламедвовников, держащих мир своей праведной жизнью, в одну сцену, то в тот самый момент мир перестал существовать в следствии конца последнего из них. Или скорее начал переставать существовать. Точнее, по Тарру, должен был закончиться. И в "Туринской лошади" он заканчивается. Потому что в самой смертности ничего такого нет, только смертность это тоже боль и страдание. И "Лошадь" как раз о боли, не проходящей, и уже переливающейся через край. Где-то за кадром должен лежать в одной из больниц немецкий философ, кстати. Что очевидно, и подразумевается. "Туринская" такой желанный поворот для Тарра, каким является "Меланхолия" для Триера. И тут неважно, что у датчанина конец вызывается субъектом, а у венгра субъекты оказываются подневольными объектами. Боль, проливаясь через край кувшина, тушит жизнь, хочет она, жизнь, того или нет. Но вообще странно, что в тех условиях, какие нам нарисовал Тарр, хочет. Я бы не хотел.

Да, довольно нагло и наивно рассчитывать, что "Туринская лошадь" просто антиутопичный поворот в другую, заканчивающуюся реальность, случившуюся одномоментно с безумием Ницше. Критики применительно к фильму вспоминают концовку одного текста Элиота про то, что конец света придет не "вскриком, но всхлипом". Совершенно справедливо, кстати. Потому что не существенна в контексте разрастающейся по человечеству в продолжении тысячелетий опухоли боли даже сценка с лошадью. Очередной сантиметр, который проделывает функция, устремляясь еще выше. Даже гибель ста человек в теракте, условно, тоже сантиметр. Количество боли настолько огромно и с такой скоростью эта боль захватывает все новые пространства, что очередная капля боли для мирового разума не значима: ни лошадь, ни безумие, ни детская слезинка. В слезном мире довольно странно было бы услышать трубы архангелов. Скорее мир кончился бы (если он вообще когда-либо собирается заканчиваться) очередной слезой. Можно предположить, что конец света зависит от одной слезы одного конкретного ребенка - в условиях страшной задачи мы не знаем, какого. Представляете, свет бы потух и воздух кончился и люди были бы задушены в постелях пустотой после того, как очередная сволочь в очередной раз ударила мальчика или девочку. Конечно, если бы Тарр в условия задачи ввел ребенка, это можно было бы назвать спекуляцией, потому что и со страданиями лошади, а также показанных им героев, мысль о виднеющемся на горизонте конце отчетливо ясна.

Говоря о самом фильме трудно отделаться от ощущения, что нам показали какой-то другой мир. Наш не такой. Тарр, опять же, говорит, что с нашим миром что-то определенно не так. Но в «Туринской лошади» мир кажется бракованным. Или лучше сказать – он сломан. Наш тоже сломан, но он еще фурычит, хрипит, дергается, и хорошо ли, плохо ли, работает. Шумит. Юла крутится. У Тарра она падает, завершая свое вращение. Потому что мир там сломался в сцене с Ницше, и несколько дней, для нас 160 минут, длилась медленная остановка механизма, когда полетела отдельная его составляющая. У мира случился инфаркт, над телом уже не бьются врачи, и гул ветра за окном героев это гул гудящего вхолостую ротора. Мир остывает. Его уже собственно нет на начальных титрах. Жизнь исчезает не сразу, а так, как исчезала бы с утеканием с планеты кислорода в космос. Это конец кино. В платоновском смысле. На стенах пещеры тени уже не прыгают туда-сюда, киноаппарат останавливается, и пленка замедляет свой бег ближе к финалу безо всяких рапидов. Просто на стене пещеры все меньше образов, и в свете последнего факела они больше пепельные, серые, едва видимые на плоскости. Кино постепенно превращается в слайд-шоу фотографий, который можно пересчитать по пальцам одной руки. Потом остается один образ в пещере, один слайд, одна фотография, потом негатив, потом и негатив покрывается копотью, всё.

Очень цельная картина, мало похожая на привычный кинематограф. Тарр добивается многого малым - у его черно-белой нудятины есть свой ритм, ритм жизни хуторского вдовца. Рамки шести дней обесцененного после смерти Бога мира в преддверии XX столетия можно отбросить, потому что конец света в семье пожилого калеки и старой девы наступит в любом случае. Локальность апокалипсиса, не взрыв, но всхлип, личная трагедия во сто раз печальнее общего горя. Люди во всем мире одинаковы, и эта однородность, которая меньшинству кажется серой - а сколько в мире одинаково выглядящих, говорящих и мыслящих нонконформистов - имеет голографическую природу. Внятное, умное, серьезно подготовленное эстетически высказывание, сдобренное проверкой на усидчивость - большая редкость, произведение искусства из другого времени, даже безвременья. Думать после него не научишься - за два с половиной часа вообще мало чему можно научиться - но представление о процессе получить можно.

ужасная депрессушная тягомутина на 2,5 часа, смотреть как под завывание ветра одеваются, раздеваются, хотят за водой, запрягают лошадь-распрягают лошадь, жрут картошку, ложаться спать, и все заново, черно-белая бытовуха ни о чем, уж на что я любитель авторского кино, но "это" еле осилил за три просмотра дома, смотрел бы в кинотеатре сбежал бы через пол часа

Кино "не для всех".
Терпение, которое Вы проявите при просмотре данного фильма, окупится тогда, когда Вы поймете общий смысл всего, что увидели.
Смотрите это фильм если Вы хотите чего-то необычного, особенно "не попсового".
Фильм заставляет задуматься и отставляет особе настроение и послевкусие.
Смотреть или не смотреть фильм, Вы сможете понять для себя после первых 10 минут этого кино.