Фильм

Фонтан

Я устал. Очень устал.
Вот почему
Режиссер Аронофски надевает тщательно выглаженные накануне пиджак и брюки, надув щеки и взяв под руку свою Рейчел Уайз выходит на сцену перед переполненным залом. Сзади несмело семенит актер Джекман, тщательно пытающийся состроить рожу поумней(что в его случае означает просто как можно менее глупое выражение лица, не более того).
Итак, Аронофски выходит и, после подобающей случаю паузы, произносит: "Жизнь вообще-то, друзья мои, сложная штука. Помимо прочего в ней есть место даже...смерти! Но у нас всех есть один способ спастись - вечная, всепобеждающая любовь".
И тут начинается невообразимое что-то в зале. Барышни попроще падают в обморок, поумней произносят нечто вроде "Боже, как это глубоко. Надо будет поразмышлять над этим, чтоб глубина сказанного открылась мне полностью". Мужчины же попросту поправляют очки и галстуки, боясь произнести хоть слово, чтобы не выглядеть идиотами в сравнении с выступающим.
Аронофски кланяется, слегка смущаясь успешности своей великой миссии.
Занавес.

Фильм, безусловно, является шедевром современного искусства. Дарен Аранофски и композитор Клинт Манселл создали нечто восхитительное.

Посмотрел русские рецензии - никто не в восторге. Это при том, что авторы рецензий даже не поняли сюжет фильма, и пишут про какие-то бредовые путешествия во времени, 1500, 2000 и 2500 годы. А некоторые так честно и пишут - "я ничего не понял, Дарен, выпей йаду".

Решил написать, как всё было на самом деле.

В сценарии используется тот же прием, что и в "Малхолланд Драйв" - главный герой часть времени спит, но нам про это не рассказывают прямо. Сон и реальность сменяют друг друга.

Она смертельно больна. Он отчаянно пытается найти средство её спасти, пренебрегая даже последними часами общения с ней. Он хочет найти лекарство.

Она просит закончить свою книгу "Фонтан". Он читает её в больнице в последнюю ночь перед её смертью.

После похорон он видит сон. Он падает на умирающую звезду в капсуле с Древом Жизни.
В этом сне существует много элементов, которые врезались ему в память в период сильнейшего эмоционального потрясения. Он падает на звезду, которую ему она показывала незадолго до смерти, рассказывая про верования майя. Он разговаривает с Древом, которое для него олицетворяет Жизнь и живую жену (ассоциация: волоски на шее жены и волоски на коре дерева). Он делает себе татуировки на теле, так как начал перед сном делать татуировку в виде обручального кольца. Периодически во сне повторяется момент, когда она зовёт его гулять, а он говорит, что занят. Он испытывает сильнейшее чувство вины за этот эпизод, и в один из моментов сна между работой и прогулкой с женой всё-таки выбирает прогулку.

Сон пересекается с незаконченной книгой в момент убийства конкистадора жрецом майя. Во сне он видит всю бессмысленность мечты о вечной жизни для индивидуума. Он умирает, когда через него прорастают цветы Древа Жизни. Он принимает реальность.

Проснувшись, он идёт на её могилу. Он дописал её книгу.

Итак, прошлое - целиком выдуманные события в книге, причем последнюю главу, где происходит битва средневекового конкистадора с индейцем, дописывает сам Джекман. Настоящее - понятно: доктор-онколог, одержимый поиском эликсира бессмертия для своей больной раком жены, режет обезьянку, в конце наносит татуировку в виде кольца. Будущее - продолжение настоящего: судя по всему, открыт препарат, позволяющий не стареть, поэтому лысый астронавт Джекман в пузыре и всё с той же татуировкой в виде кольца летит к созвездиям, о которых ему рассказывала Вайц в сцене с телескопом. Соответственно, пузырь - космический корабль, а помещенное в него дерево (вероятно, выросшее на могиле жены) - часть Вайц. Но что-то в огне звезды пошло не так и лысый Джекман плавится во вселенском пространстве, как прогорклое масло на сковородке. В результате некоего слияния пространства и времени Джекман вновь возвращается в настоящее, но вместо операции над обезьянкой выходит следом за Вайц на улицу - таким образом, не открывает эликсир бессмертия, зато заново обретает любовь.

Смысл ленты в том, что одержимость и эгоизм ведут лишь к бесконечному фатальному одиночеству, в то время как любовь разрушает все границы мироздания и движет, как справедливо заметил Данте, Солнцем и другими планетами.

По идиотскому стечению обстоятельств провалившийся в американском прокате, страшно освистанный в Венеции «Фонтан» поспешили закопать, но вряд ли этой картине суждено уйти в песок всепобеждающей серости - она слишком изумительна и невероятна. Сейчас так никто не снимает и вряд ли кто-то повторит подобное в ближайшем будущем.

Знаете, не мне дано услышать музыку в живописи. Абстракционизм, модернизм, супрематизм — это безумно красиво, ярко и сочно, но объяснять мне эту симфонию красок все равно, что объяснять глухому, как поют птицы.

Для меня всегда важнее была музыка кино. Причем не в банальном понимании звуковая дорожка, песня из фильма, саундтрек, а именно комплексное сочетание режиссерской работы, игры актеров, таланта дизайнеров и прочего, что составляет вместе целостную картину, ради которой мы с замиранием сердца усаживаемся у экранов или в зале кинотеатра, либо же плюемся и чертыхаемся после просмотра.

У меня не самый изысканный вкус — в моей личной внутренней галерее и запасниках соседствуют самые разные фильмы, словно застывшие картинки, с которых я иногда смахиваю пыль и прокручиваю в голове заново. Проходные американские комедии здесь вполне могут мирно уживаться с работами европейских мэтров, не вызывая никакого культурного диссонанса.

«Фонтан» Дарена Аронофски идет абсолютно вне любых категорий, существовавших до сих пор. Режиссер умудрился практически на пальцах донести до зрителя вечность. А ее нельзя ограничить рамками «хорошо», «плохо», «добро», «зло», оную вообще никак нельзя охарактеризовать.

И абсолютно не важно, что будет увидено и услышано на самом деле — синкретизм философских идей христианства, буддизма и верований майя; прекрасная игра Хью Джекмана, полностью реализовавшего здесь свой актерский талант либо же музыка Клинта Манселла, доказавшего, что вовсе не обязательно таскать из фильма в фильм свои чуть измененные мелодии.

«Фонтан» можно рассматривать как заключительную часть трилогии, начатую фильмами «Пи» и «Реквием по мечте». Парадоксально, но на уровне идеи миры математического безумия «Пи», страшной безысходности «Реквиема» и вечности «Фонтана» составляют собой единое целое, существующее здесь и сейчас.

Аронофски, словно преданный своему делу школьный педагог, стирает с сознания, как с доски, все записанное на нем до него, и уже нельзя и не надо ставить ни пробел, ни запятую безумиеобыденностьгениальность вчерасегоднязавтра.

«Фонтан» следует поместить в надежное культурное хранилище под стеклянный колпак, рядом повесить молоток с табличкой «Разбить, когда осознаете». Точка, Вселенная — да какая, в сущности, разница, когда звучит музыка вечности?

Претенциозный, сложный и бесконечно чувственный «Источник» (нет-нет, вовсе не «Фонтан», как перевели прокатчики) при всей своей визуальной красоте и эмоциональной раскованности явил себя фильмом не без претензии на смысловой посыл и интеллектуальную составляющую. И при всей разносторонности, он так и остается работой органичной и в некоторой степени самобытной.

Во многом реакция на фильм зависит от личных ожиданий. Начав просмотр в поисках хорошей драмы можно наткнуться на перегруженный и усложненный сюжет. А решив оценить новую картину и покопаться в поисках глубинного смысла, можно получить вместо этого полтора часа беспомощных попыток разжалобить зрителя. Идеальным вариантом было бы желание просто посмотреть хорошее кино. А идеальный рецепт в случае с «Источником» таков, что картину нужно пережить, прочувствовать, но не посмотреть или пролистать.

Трактовать события фильма можно по-разному и вряд ли какая-то интерпретация событий будет во всем верна, а иная — ошибочна во многом. Том (Хью Джекман) — врач-онколог, который борется с болезнью своей супруги Иззи (Рэйчел Вайс). Не жалея ни времени, ни сил, в тщетных попытках найти лекарство, он словно стучится в закрытую дверь. В ожидании собственной смерти, жена попросит его закончить книгу, которую она дописать уже не сможет. События, описанные в рукописи, метафоричны, они описывают ту же самую болезнь через образ Испании (Иззи), которую порабощает безжалостный инквизитор (раковая опухоль). Королева попросит конкистадора (Тома) вместо попыток убить инквизитора (найти прямым способом лекарство от рака) отыскать некое мифическое Древо Жизни. Раз за разом повторяющаяся смерть конкистадора символизирует неспособность Тома закончить книгу. Третья сюжетная линия, в которой Древо Жизни помещено в капсулу и путешествует по космосу — по сути своей, лишь сон, подсознательное вместилище проблем, забот и надежд Тома. Само Древо, можно полагать, некоторое воплощение Иззи, которой он постоянно говорит «подожди». В сущности, этот мир создан для раскрытия переживаний главного героя. Он наполнен ассоциациями и повторениями, взятыми из памяти Тома. В трех сюжетных линиях происходит развитие лишь одной истории. Герой Хью Джекмана тщетно борется за жизнь своей супруги в реальности, вымысле (книга) и подсознании (космос).

Для съемок фильма были приглашены люди, с которыми Даррен уже работал раньше: художник-постановщик Джеймс Чинланд, монтажер Джей Рабиновиц, композитор Клинт Мэнселл, оператор Мэттью Либатик. Принимая во внимание это тесное творческое сотрудничество, беглый анализ его результатов напрашивается сам по себе. Джей Рабиновиц уже не увлекался клиповым монтажом, оставив это визитной карточкой предыдущей совместной работы. В «Источнике» же Джей блеснул умением грамотно выстраивать сцены при параллельном монтаже. Под контролем режиссера, разумеется, но тем не менее. При переходе с одной сюжетной линии на другую ни на мгновение не возникает чувства потерянности — сразу очевидно, где разворачиваются события теперь. Впрочем, сложно спутать космос, настоящее время и события пятивековой давности. И здесь уже невооруженным глазом виден тот объем работы, который пришлось проделать художнику-постановщику: вместо стандартной одной в данном случае пришлось прорабатывать целых три индивидуальных реальности, различающихся не только временными рамками, но и художественным решением. Особенно интересен невербальный, объединяющий все три мирка, мотив пустоты, встречающийся из раза в раз: космос, в котором, собственно, толком ничего и нет, лишь дерево и бесконечность, колоссальное пространство, захваченное дальним планом в сцене, где конкистадор, наконец, отыскал дерево и, собственно, снежная пустошь вокруг могилы Изи. Вполне возможно, это и несет некоторый подтекст душевной пустоты Томаса после кончины супруги, но кто знает. Разумеется, создание вселенных не обошлось без участия Мэттью Либатика. И если уж рассматривать его работу, то обойтись без лестных слов будет невозможно. В картинах последних лет, к несчастью, не так часто можно встретить хоть сколько-нибудь эффектный и грамотный внутрикадровый монтаж, которым как раз может похвастаться «Источник». Это и смена ракурса, а затем фокуса (сцена первого появления Изи в космосе), также это и сложный отъезд камеры, при котором передний план сменился трижды (сцена покушения на инквизитора. Инквизитор — падающие мученики — ниша, через которую должен был быть произведен выстрел), наезд камеры тоже был. А вот с чем вышел откровенный перебор, так это крупные планы лиц, частота появления которых откровенно набила оскомину. Кинематограф сделает колоссальный шаг вперед, когда окончательно избавится от постановочных слез, одиноко и скромно вытекающих из сухих глаз с целью обозначения собственного присутствия (сцена в больничной палате — настоящая находка, как не надо лить слезы). Впрочем, к концу фильма эта мелочь была исправлена — плач Томаса выглядел настолько естественным, что невозможно не проникнуться личной трагедией этого персонажа (сцена с татуировкой на пальце). Браво, Хью. И в завершении не стоит забывать о музыкальном сопровождении. Клинт Мэнселл сработал блестяще, написав мелодии, гармонично сливающиеся с произведением и подчеркивающие драматичность. Однако позже Аронофски не удержался и так нарочито выделил саундтрек в фильме (чем он грешил еще в «Реквиеме по мечте», кстати), что создавалось впечатление, что не музыка — фон к фильму, а фильм — фон к музыке, как музыкальный клип, где важна в первую очередь композиция, а видеоряд — лишь дополнение.

Редко производство какого-либо фильма обходится без накладок, среди которых какое-нибудь несоответствие срокам календарно-постановочного плана — меньшее из возможных бед. Так, сложности с лентой начались уже на этапе готового сценария, что в некоторой степени послужило тревожным звонком. Как итог, провал в прокате и такой же провал на Венецианском кинофестивале. Тем не менее, стоит отдать должное Аронофски — в стройных рядах успешного и бездарного голливудского вторсырья его «Источник» положительно выделяется, оставляя призрачную надежду, что еще не все так плохо.