Фильм

Набережная Орфевр, 36

Глухой ночью в одиночной камере, свернувшись клубком на узкой казенной кровати, не плачет даже, а как-то по-девичьи скулит здоровенный дядька с тяжелым затылком — бывший полицейский комиссар, бывший же глава убойного отдела, севший на 8 лет за соучастие в убийстве. Так начинается фильм бывшего следователя Оливье Маршаля — первоклассный французский «поляр», безупречно-тяжеловесная двухчасовая махина, какие перестали сходить со стапелей еще в конце 80-х.

Это фильм про Париж, который из красного марева бросает в ледяную адскую синеву, где у полицейских рожи страшней, чем у бандитов, и где с убийственной грацией асфальтоукладчика катится история двух неюных плотных мужчин. Бывшие приятели, теперь они возглавляют конкурирующие службы в полицейском управлении на набережной Орфевр и ввиду скоро освобождающейся вакансии директора управления готовятся из просто конкурентов стать врагами. Первый (Отой) вроде не хочет быть директором, но почти наверняка будет. Второй (Депардье) до слез, до боли в зубах хочет, но шансов почти не имеет — за склочность, рвачество и трусливые усы его не любят ни подчиненные, ни уходящий на повышение шеф (Дюссолье), который, в сущности, и должен назначить себе преемника.

Отой с его кожаной курткой поверх белой рубашки, с этой его сентиментальной дружбой с пожилыми проститутками и милой привычкой совать людей в багажник — немножко из другого времени, таких, как он, раньше играл Бельмондо. Депардье с его усами — скучный прагматик, который давно не расстраивается из-за того, что его не любят девушки и коллеги, потому как знает — это в конечном счете не главное. И вроде бы понятно, на кого из двоих надо ставить, но, кроме прочего, это фильм и о том, как эффективна последовательная, спокойная подлость, как расшибаются в пыль крутые парни, налетев вдруг на того, кого не видели в упор.

Тихое аргументированное отвращение — не только к прогнившей системе, но и к окружающему миру вообще — для французского полицейского кино такая интонация всегда была основополагающей, и когда эту благородную желчь сменил синеглазый бессоновский романтизм, тогда и кончилось во Франции нормальное полицейское кино. То есть казалось, что кончилось, но на самом деле оно просто двадцать лет лежало себе, как лежит табельный ствол в масле. Достаточно было пройтись по нему сухой ветошью — и вот, пожалуйста, хоть стреляй из него, хоть стреляйся.