Какое кино писали и снимали кинокритики «Афиши»: «Холодный фронт» Романа Волобуева («Le vent d'est»)

«Ее обитель располагается в горах и зарослях тростника. Вид ее ужасен. Из ее рта текут слюни, она ревет как лев и воет как шакал. Она проститутка. Ее необузданная природа внушает страх. Яростная, свирепая, ужасная, пугающая, жестокая, ненасытная, коварная, злобная, вредящая, она разрушает все, к чему приближается. Ее дела ужасны. Куда бы она ни пришла, где бы ни появилась, везде приносит с собой зло и разрушение. Она вредит всем: мужчинам, диким животным, деревьям, рекам, дорогам, домам. Она чудовище, пожирающее плоть и пьющее кровь».

D.W.Myhrman: «Die Labartu-Texte. Babylonische Beschwörungsformeln nebst Zauberverfahren gegen die Dämonin Labartu» in ZA, Strasbourg, 1902, Vol. XVI, p. 148ff 

Молодая семья из «ожанжаченной» Бриджит Бардо по имени Саша (Даша Чаруша) и пухлогубого повесы Ильи (Александр Молочников) перебирается на нормандский берег из душной Москвы. На берег тот волею морских судеб волны выносят бездыханную тушку — не то овцу, не то мифологический артефакт. Также на пороге их дома тут как тут образуется белокурая Лозинская (Светлана Устинова) — не то Саша, не то Маша. Не то чудовище.

Роман Волобуев в своем режиссерском дебюте выступил в жанре мелодраматического триллера — в России, в принципе, нетронутого. В вину бывшему кинокритику сразу вменили чрезмерное увлечение нормандскими красотами (еще бы, оператор-эстет Михаил Хасая и французские пейзажи), зацикленность на любовании московской тусовкой, ну и вообще то, что через призму Ингмара Бергмана режиссер говорит о вещах либерально расхожих: в Москве, мол, не пишется, а в Питере ад и слякоть. И в целом понятно, что могло оттолкнуть зрителей. Двое красивых молодых людей живут в Нормандии и непонятно чем недовольны. Работают так, что вроде и не работают. Один для КВН придумывает «говно», вторая год пилит на чердаке какие-то инсталляции. Хотя, по большому счету, для французов это типичная ситуация.

Дело, как это часто бывает с бывшими кинокритиками (Трюффо, Ассайас), впрочем, обстоит совершенно иначе. По форме «Холодный фронт» — это «Она» Пола Верхувена (только лучше) и с чисто карпентеровским ощущением надвигающегося апокалипсиса. Дебют удивительно балансирует между жанровым и песчано-тусклым европейским авторским кино. Для искушенных — зеркальные вступительные титры, которые предвосхищают подмену идентичности, происходящую в фильме, а для поклонников триллера есть предельно внятная завязка с монстром, в ударные моменты действующая через ассоциативный монтаж. Например, Илью уговорили, чтобы Лозинская осталась, — и в следующем кадре топор мощно бьет по бревну. Свастика окрещивающим движением руки возникает на лобовом стекле автомобиля героини Чаруши. Распахивающаяся пачка сигарет, максимально физиологично выпутываемая из целлофана, — параграмма полового акта, оставляющая его глубоко за кадром. Кадр же впоследствии преисполняется аудовизуализацией, отголосками CNN, перебивающими путинское поздравление граждан, неродной речью, информационными шумами, затуманивающими гостиную, — зал ожидания божественной расправы над чувствами. La guerre a déjà été déclarée. 

Момент, чтобы сказать «нет», был упущен перед самым появлением стороннего существа. Приходящая не с дождем, но с омаром Лозинская не кто иная, как суккуб, впрыскивающий ядовитые флюиды в полость бессознательного. Она — Лилит, недосягаемый идеал, по-пионерски вкрадчиво оправдывающий сокрытие своего имени. «Саша, Маша. Какая разница?» Этим она деперсонализирует измену. Остывшие чувства живущих здесь les amants réguliers не поддаются искусственному обогреву от батарей, расставленных по дому. Монстр, библейский инфлюенсер, призван поставить жилище с ног на голову. Пачка сигарет у Волобуева — классический макгаффин. Пачка — сила воли, которую пытается воспитать Илья, но которую демон сломит. Персонаж Чаруши измену чует: «Курил без меня? Не в постели, надеюсь?» Она хочет верить, что если секс (курение) был, то хотя бы не там, где как бы еще тлеет их любовь, потому что для нее важен мир уюта, ради которого пара сюда приехала. Илья же пишет ненаписанную книгу, занят чистым каламбуром в этом, по сути, ирреальном для физического сюжета пространстве. Вокруг никого нет, кроме бармена, который молчит, и садовника, который не разговаривает. Но для сюжета мифологического — это райский угол перед ураганом.

«Арена кинопрокат»

Угол этот жутко уютный и одновременно отталкивающий. Героини, словно две акулы, играют друг с другом на пляже. Мужик бегает вокруг да около, вьется. Как и любой суккуб, Лозинская шалит, помечает дом сердцем, нарисованным пальцем на стекле. И все вроде как спокойно до того момента, пока Саша не покажет Лозинской свой видеоарт, в котором лица женщин превращаются в лица животных. Сам Волобуев дает подсказку: в видеоряд вмонтированы фрагменты фильма «Ведьмы» Беньямина Кристенсена. Монстр понимает, что этим своим проектом Саша рассекретила ее конспирацию. Монстру становится плохо — и тут Волобуев ужасно саркастично дает Ульриха Зайдля. Монстр не выдерживает перед натиском современного искусства и распятия на стене. До того, что суккуб, сворачивавший голову омару, жгущий местную газету со сводкой о чудовище на берегу (но на самом деле о своем прибытии), вдруг начнет вести себя беззащитно. Она лежит, ей плохо. Снова затишье. Лозинская не осознает себя как чудовище, но подсознательно ищет место своего рождения, спрашивая о месте, где неопознанное существо с берега появилось: «А это далеко отсюда?»

Для самой Саши в Лозинской скрыт симулякр. Когда Лозинская в первый раз мимикрирует под Сашу, надевая ее футболку и очки, Саша реагирует настороженно. А когда Саша уходит, Илья долго вглядывается в Лозинскую, но видит свою Сашу и не притрагивается к ней, потому что с сексом, как и с чувствами, у пары проблемы. Разгадка оказывается сложнее, чем просто теория о том, что Лозинская — это Лилит и суккуб. В доме действительно орудует темная демоническая сила. Здесь Волобуев заходит уже на территорию «Чужого» и «Изгоняющего дьявола». Во второй раз мимикрия произойдет уже ближе к финалу. Лозинская повторит за Сашей вопрос, произнесенный ей после эпизода с инсталляцией: «Это я? Помнишь меня?» И это неслучайно, а буквально как в комиксе «Черная дыра» о заболеваниях, передающихся половым путем (иронично подброшенном режиссером на прикроватной тумбочке), после физического контакта в виде поцелуя между девушками. В сарае демон в лице Саши нападет на Лозинскую, но когда демон отпустит Лозинскую, та начинает плакать. Всего лишь уловка. Сейчас демон контролирует их обеих. Девушки поменялись ролями и положениями: Анимус поборол Аниму. Илья же, находящийся между двумя понятиями одного, по сути, «я», — лишь наживка. Глупый мужской персонаж, воплощающий желание. На вопрос Саши «Может, ты к ней спать лучше пойдешь?» он покупается на ухищрения демона и идет к Лозинской.

«Арена кинопрокат»

Анима (Саша) иррационально задается вопросом о своих чувствах: «Может, монстр утопился, потому что его не любили?» Но монстр не утопился, монстр сбрасывает шкуру (шубу) и эволюционирует, как подобает любому Чужому. Волобуев постоянно разбрасывает подсказки, которые помогают глубокому психологическому портрету на троих быть доступным, читаемым. То, например, магнитик с Моррой на холодильнике, то «Книгу вымышленных существ» Хорхе Луиса Борхеса.

После случившейся драки поведение Саши будет как после акта экзорцизма. Ей будет не хватать сахара в кофе, а потом с улыбкой она произнесет: «Нормально». На фразу «Ты просила не покупать сигареты» она ответит: «Мало ли что я просила». Дуализм и противоречивость в ней — посттравматический синдром, вызванный демоническим влиянием. Когда Саша и Илья выйдут за порог, жизнь всего лишь никогда не будет прежней. Кровь, краденая шуба, губы. Искусство побеждает монстра, невежество и мелкую буржуазность. А речь, действительно, прощай. Слов не подобрать. Лозинской нет, но есть следы ее присутствия. Нет и Лилит, но есть соблазнительно разрушенный рай. Анима (Чаруша) осталась наедине со своим Желанием (Молочников), перед которым только несмываемый силуэт нарушителя спокойствия. И у них вдвоем никакого будущего. А у большого русского кинокритика теперь есть киноязык — и, как это по-французски, le petite chеf-d’oeuvre.