Спектакль

Вий

На голубом мохнатом коврике обнимаются два полуголых молодых человека. - Я така затуркана, така затуркана... - закатывает глаза первый.

- Це що у тэбэ? - спрашивает второй, заваливая того на коврик.

- Це руки.

- А це що?

- Хиба не бачишь? Це ж шея, а на шее монисто. Дай, Микитка, я положу на тебя свою ножку.

- Не то что ножку, но и сама садись на меня, Панночка.

- Ну, скачи, Микитка!

- И-го-го!

Парни ржут, катаясь по коврику. Насколько я знаю, Панночку должна играть Вика Исакова. Но Исакова сидит в зале, задрав ноги на сиденье, заплетает косы и тоже хохочет. В первом ряду сидит хореограф. Хореограф дает парням советы.

- Немножко почетче, ребята, бах, и туда его - раз, два.

Когда влетает Чусова, хореограф уходит.

- Ну, давайте сначала. И спокойнее, без таланта особенного.

Павел Деревянко пытается пролезть через щель в деревянном заборе.

- Паша, это ты просто пролез. А теперь пролезь посложней, жопой. Смотри как. Сам можешь? Ну давай. И принесите ему оправу. Вот эта? Тьфу ты, компьютерщик какой-то. Денис, а ты не наигрывай. Расслабь лицо. Смотри, это ж просто говно какое-то вылезло.

- Хома Брут, - представляется, наконец-то Деревянко, - философ. Из бурсы. Приехал отходную читать по вашей Панночке.

Репетиции "Вия" идут уже месяц. Месяц назад завлит Оля говорила: "Дикие они, закроются в комнате и хохочут, а чего хохочут - непонятно". Чего там непонятного: спектакль ставит Чусова. Нина Чусова в этом сезоне была едва ли не главным ньюсмейкером в московском театре. Год назад выпускница ГИТИСа (мастерская Леонида Хейфеца) разогрелась "Шинелью" и "Героем", которые идут под крышей Молодежного театра, выпустила "Гедду Габлер" на малой сцене "Сатирикона"; осенью ее пригласил на постановку Павел Каплевич, продюсировавший "Имаго" с Анастасией Вертинской в декорациях Юрия Купера. Это был спектакль с большими амбициями и для большой сцены. Потом Чусова воспроизводила собственную "Шинель" в Греции, ставила "Двенадцатую ночь" на английском языке, где, опередив Деклана Доннеллана, сыграли одни мужчины; в конце концов в "Современнике" к Новому году вышел ее спектакль "Мамапапасынсобака". Сегодня в кассе говорят, что билетов на него нет. И не будет. И ведь так и не будет. Чусова работает на той территории, где у нее нет конкурентов: она ставит комедию, и ставит ее гомерически смешно. Если точнее, она ставит комедию, а получается фарс, потому что комедия имеет какое-то отношение к реальности, в то время как в спектаклях Чусовой правдоподобия нет и в помине. Норма присутствует в единственном качестве: нормально - это когда в зале задыхаются от смеха.

Вчера я завтракала с Чусовой. То есть я завтракала, а Чусову показывали по телевизору. "Мне, честное слово, уже надоело шутить", - говорила Чусова по телевизору. Днем я была на репетиции Чусовой. После репетиции я пригласила Чусову на ужин.

- "Вий" у вас в афише называют "мистическим фарсом". Что ты называешь фарсом?

- Мне нравится, когда играют несколько сюрреалистично, не буквально. Но фарс - это как грунт в картине. Поверх него можно писать самыми разными красками. Но вообще-то, мне уже надоело шутить, ну сколько можно. Я взрослый, серьезный человек.

- Ты где-то училась до ГИТИСа?

- Конечно, Воронежский государственный институт искусств; артисткой я была. Три года работала в Самаре, в драматическом театре.

- Кого ты играла?

- Нину Заречную - в парике с косой, Настену в "Живи и помни", я вообще там всех героинь переиграла - все плакала, плакала, страдала. Потом оставила это дело. Меня там раздавили полностью. Я тому режиссеру благодарна за то, что он так - х-х-хаш! - и раздавил меня. С одной стороны, мне пришлось сопротивляться и что-то кому-то доказывать, а с другой стороны, сформировался в голове тот тип режиссера, с которым я хотела бы работать. Так что я работаю сейчас так, как хотела бы, чтобы работали со мной.

- Можешь подробней?

- Когда я впервые встречаюсь с актером, я его "энергетирую" - мы не работаем, а просто разговариваем ни о чем, и если есть за что зацепиться, я цепляюсь - и в зависимости от этого роль этого человека или разрастается, или сокращается. В "Вие" мы же вообще работали без текста. У нас был только план, структура, а потом в него вошли реальные актеры, и вместе с ними структура обросла мясом.

- Видишь ли ты вокруг конкурентов, соперников?

- Сравнивать можно одинаковое, но то, что я делаю, другим режиссерам попросту неинтересно, так что мне это поле даже не с кем делить. Правильнее было бы спросить, завидую ли я кому-нибудь. Но я никому не завидую. Меня свои тараканы душат, мне некогда о чужих думать.

- Какой самый страшный?

- Боюсь, что закончится вдохновение, фантазия, - и что я тогда буду делать? У меня же нет ни наработок, ни идей, ни планов, я ни о чем таком в театре не мечтаю. Сесть поработать - я так не умею. У меня случаются моменты, когда - вжик - и понеслось, идеи приходят одновременно и внезапно. Но как только я пытаюсь сесть и поработать, придумать что-то, ничего не получается.

- Павел Каплевич говорит, что у тебя театр в костном мозге.

- Что он имеет в виду?

- Наверное, то, что ты театр спинным мозгом чувствуешь.

- Не знаю. Каплевич мне другое говорит: ты должна нишу занять, а потом делай что хочешь. Но ведь можно занять нишу и потом никогда из нее не выбраться. Я все смешу, смешу, я любую ситуацию могу сделать смешной. И что же мне, все время делать комедии? Не хочу. Надо работать, как Пикассо, делать крутые повороты. Сейчас я варьете делаю - по чеховскому "Медведю". Там три оркестра будет, трио, пластика сумасшедшая - я про это еще ничего не понимаю, но мне это страшно нравится.

- Ты что чаще просишь актера сделать?

- Сделать тараканьи глаза.

- Как это?

- Не знаю. Вот ни один артист еще ни разу не задал вопроса: как это. Никто не знает, что это все показывают по-разному, но выходит очень искренне. Еще когда люди смеются, они расслабляются и становятся нормальными, искренними. Потом наступает следующий момент в репетициях - они уже устают смеяться, но остаются нормальными. Что я точно знаю, так это какой тип актера мне не нравится - реалистичный. Они, реалисты, все знают: знают, как играть, знают все про сверхзадачу, а мне-то нужны от них тараканьи глаза.