В спектакле Льва Эренбурга с первой же сцены множество маленьких и точных деталей слагаются в живое подвижное целое. Чехов как будто переписан Достоевским: по-новому увиденный подтекст меняет смыслы знакомого до каждой запятой текста. Несостоявшаяся любовь Ольги к Вершинину, сломанная жизнь Ирины-хромоножки, перчатка, которую Соленый ненароком (выпала из кармана) бросает Тузебаху — все, чего вы не знали о «Трех сестрах», и без чего их потом не сможете себе представить.
Драматический |
16+ |
Лев Эренбург |
2 часа 50 минут, 1 антракт |
В новом спектакле Льва Эренбурга по Чехову (три года назад был «Иванов», теперь «Три сестры») все начинается со смерти (сестры возвращаются с могилы отца — годовщина) и ею заканчивается — Соленый убивает Тузенбаха на дуэли, но не только: полк отправляют ни в какую не в Польшу, а к месту боевых действий — отдохнули немного, и будет. Этой не просто близостью, осязаемостью смерти объясняется тот факт, что Чехова играют так отчаянно и дерзко, как в последний раз. И что пьют так много, как бывает только на поминках: судя по тому, как горячо, по-братски, обнимаются полковник Вершинин (Константин Шелестун) и доктор Чебутыкин (Евгений Карпов), как на чистом грузинском поют «Сулико», им и в самом деле всегда есть за кого поднять стакан (не бокал, конечно, и не стопочку), не чокаясь. И вопрос «Не в цинковом ли гробу хоронили отца» тоже не праздный — во всяком случае, так, как кричит Ольга (Татьяна Рябоконь) это свое «Отец!», завидев с порога накрытый стол с дюжиной хрустальных штофов, кричат только по ушедшим безвременно. Эти три сестры выросли в непосредственной близости от войны, они знают, что времени терять нельзя. Его нет на философствование: только затянет Вершинин про светлое будущее, и тут же едва сознание не потеряет — контузия, голова кругом. Но стоит ему нелепо, неуклюже развалиться на полу, тут как тут Маша (Ольга Альбанова) — с ухватками не генеральской дочки, а полевой медсестры: усядется рядом, уложит буйную, гудящую полковничью голову на грудь, тот и затихнет. И надо еще выяснить, опирается ли на палочку Ирина (Мария Семенова) и почему таким отрешенным, окаменевшим остается ее лицо от начала и до конца действия. Во всяком случае, и в отношении сестер к Ирине, и в неистовой любви к ней Соленого (Вадим Сквирский) и Тузенбаха (Кирилл Семкин) львиную долю, кажется, занимает чувство вины. Но на выяснение тоже нет времени. Спектакль Эренбурга несется от начала к концу в ритме угарного веселья. И пожар в Кирсановском переулке не случайность — где-то что-то недоглядели в угаре-то. Да и то, что любовь тут начинается тем, чем в чеховские времена заканчивалась, тоже оправданно — не до ухаживаний, к стоматологу вон не сходить: Соленый прямо на глазах у публики выдирает зуб сахарными щипчиками — кровавая процедура. «Я люблю этого человека», — упирая на местоимение обрывает Маша Олю, взявшуюся было отнести полковнику шинель. Не до покаяния — констатация факта во избежание неловкостей. На фоне всего этого живая роза, вытащенная Соленым из валенка, воспринимается как невозможная искренность, как обнажение души по Достоевскому. Ирина определит ее — душу, розу — в ведро с грязной водой (только что пол мыли). Какие тут нужны слова? Режиссеру Эренбургу вообще не очень нужен Чехов, точнее, Чехов для него — повод поговорить про то, что утрачено за сто лет и насколько более невыносимой стала жестокость национального бытия.