Спектакль в Санкт-Петербурге

Русалка

С пушкинской «Русалкой» у режиссера Владимира Рецептера роман длиною в полвека. Сначала были режиссерские пробы актера БДТ Рецептера, которому — одному из немногих — Товстоногов позволял изредка ставить на малой сцене. Пробы парадоксальным образом вылились не в спектакль, а в телефильм. Его показали по Ленинградскому телевидению, а на следующее утро случилось странное: фильм был смыт техперсоналом, следов не осталось. Рецептера этот казус не остановил, только подогрел интерес к мистической пушкинской пьесе, в которой беременная дочь мельника, брошенная любовником князем, топится и становится царицей русалок. Настырность Рецептер проявил неслыханную: Театральной библиотекой не ограничился, отправился в Пушкинский Дом за подлинной рукописью. И нашел, что уж вовсе невероятно, не замеченную филологами итоговую пушкинскую правку чернового текста «Русалки» — римские цифры, указывающие на изменение порядка сцен. Вышло, что пьеса, считавшаяся незаконченной, была Пушкиным почти завершена, искомый финал автором определен. Не развесистая вампука, известная по либретто оперы Даргомыжского, с утоплением коварного любовника, а печальная недосказанность: новой, посмертной, встречи русалки с князем так и не происходит. «Русалку» в этой редакции Рецептер ставил неоднократно, теперь добрался до нее с выпускниками своего актерского курса.

Стараниями художника Марины Азизян Зеркальная гостиная Дома Кочневой преобразилась. В углу примостилась условная мельница — деревянная конструкция, напоминающая качели. На нее в начале спектакля взойдет, чтобы опуститься в темный омут, обманутая дева (Марина Канаева). Икона на противоположной стене — горница молодой княгини, законной жены князя (Мария Егорова). А между ними расставлены зеленые, цвета русалочьей крови, прозрачные ширмы — днепровское дно. Ровный свет свечи перед иконой и мутные зеленые отблески, пляшущие в полумраке: миру земному, христианскому бросает вызов мутная пучина. Борьба, ясно, идет за душу преступного князя (Григорий Печкысев), на которую предъявляют права одержимые местью русалки-утопленницы. Их Рецептер с Азизян поставили на инвалидные костыли. Решение, с одной стороны, остроумное: ну не хвосты же русалочьи напяливать. С другой — содержательное: судьбы порушены, души самоубийством искалечены. Но когда эти девы-инвалиды маршируют в ряд, зрелище выходит не слезоточивое, а жуткое до мурашек — один ноль в пользу мира тьмы. Игрища с декадентской пластикой и чтением пушкинских стихов о наядах — уже два ноль. Земной мир со своей стороны предлагает лишь правильную декламацию монологов классика и этнографическое пение. То ли девушки на курсе Рецептера значительно талантливей юношей, то ли режиссер наивно понадеялся на то, что добро всегда побеждает, — но художественное первенство здесь досталось, определенно, силам зла.