Спектакль

Моя старшая сестра

Как сейчас ставить Володина, не очень понятно. Вроде бы умер драматург всего два года назад и считается современником, а между тем эпоха, описанная им в лучших пьесах, превратилась во «времена укромные, теперь почти былинные». И фразы через одну звучат неуместно и даже комически. Да взять ту же «Старшую сестру», памятную массам по фильму с молодыми Дорониной и Теняковой. «Ну его, лучше занимайся общественной работой», — это старшая сестра говорит младшей, буквально вытолкав из квартиры ее любимого человека. Или вот еще: «Мне много денег не надо. Достаточно и зарплаты. Главное, чтоб было доброе отношение». Про текст: «Мы — дети всего народа», воплотивший образ утраченного рая детства, я лучше промолчу. Тем более что к спектаклю «Нашего театра» эти размышления никакого отношения не имеют. Здесь все предельно серьезно. И аккурат на этот текст Надя вытягивается по струнке, только что руку в салюте над головой не заносит, и ее звонкий рапортующий голос сливается с хором фонограммы «А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер». А будь у «Нашего театра» побольше средств, наверняка открылся бы экран на весь задник, и пространство до горизонта заполнили бы ликующие пионеры.

И ведь поначалу режиссер Лев Стукалов вроде бы пошел по верному пути. Пролог играется хором: не в том смысле, что текст говорят все вместе, а в античном, когда во всех пьесах был такой обязательный персонаж — Хор. Он выражал современный взгляд на древний, всем известный миф. У Стукалова молодые актеры произносят разрозненные фразы из володинской пьесы, и возникает эффект разобранной мозаики. Как будто монолитный и отживший свое миф разобрали на атомы, а собирать его теперь будут новые, молодые, и смысл от этого тоже родится новейший. Но, увы: дальше Стукалов использует хор, только чтобы он голосил под гитару Окуджаву. «Оркестрик», «Троллейбус» и другие шлягеры работают как допинг, и молодые люди искусственно впадают в состояние тихого романтического экстаза, в котором и пребывают до финала. Хотя по большому счету к Окуджаве это школярское действо имеет также мало отношения, как и к Володину.

А вот к чему оно точно имеет отношение, так это к личной ностальгии режиссера, которому в те годы, о которых в пьесе речь, и ставить-то толком не давали, но уж когда поставил втихаря в Доме актера «Лягушек», то сразу прослыл умницей-диссидентом. Ностальгия — ловушка по определению. Хотя, скажем, Михаил Козаков предложил вполне удобоваримый рецепт того, как в этот капкан не попасться, и оставил замечательный художественный памятник неоднозначной советской романтике 60-х — «Покровские ворота», где «прекрасная жизнь на пьедестале» представлена с нежностью, с какой любой взрослый смотрит на собственную юность, и с иронией, подчас убийственной, которая и есть примета зрелости ума даже у самых законченных романтиков.