Драматический |
12+ |
Нина Чусова |
2 часа, без антракта |
Фантазерша Нина Чусова оказалась в обойме режиссеров нарасхват, едва закончив ГИТИС. Студенческая «Шинель», «Герой» в Молодежном театре, «Вий» в Театре Пушкина, «Мамапапасынсобака» и «Гроза» в «Современнике», «Тартюф» в МХТ. С самого начала ее спектакли были ярче и шумнее прочих, с той разницей, что поначалу они были молодецки отвязными, потом стали развязными. Барьер этот Нина перемахнула, его и не заметив. А худруки, нанимавшие ее на работу, в различия эти особо не вдаются: публика довольна — и ладно. «Тартюф», за который Чусову критика смешала с навозом, идет в Художественном театре на ура и вовсю гастролирует. Какие из этого следуют выводы? Правильно: главное — верь в себя, деточка, остальное приложится.
Правда, на некоторое время Нина исчезла с горизонта. Но не потому, что кусала локти и шлифовала вкус. Нина возвращается в театр с двумя малышами в паспорте и двумя премьерами — одну она репетирует в антрепризе, вторую под занавес сезона выпустил Театр Моссовета: развеселый фарс про уродов и людей, в котором есть и выдумка, и пара интересных актерских выходов, но все это придавлено сверху бетонной плитой — авторским замыслом. Как и всегда, Чусова придумывает праздник; на этот раз детский праздник в ДК Кукуева.
«Крошка Цахес по прозванию Циннобер» — сказка Гофмана о горбатом уродце, которого пожалела фея. Фея закрыла глаза окружающих на его уродство, глупость и злобу, отчего в нем видели одни только добродетели и недюжинный ум. Год за годом он поднимался все выше — пока один юноша, поэт и влюбленный, на которого не действовали феины чары, не разоблачил его и не открыл заплывшие жиром глазки бюргеров на истинное лицо Циннобера.
А истинное лицо его в спектакле что надо: это Павел Деревянко, талисман первых спектаклей Чусовой, ее Башмачкин и Хома Брут. Здесь это подвижный чертик со вставной челюстью, из которой торчит в разные стороны дюжина кривых зубов, востроглазый, смешной, коротконогий (Деревянко весь спектакль ползает на коленках). Рождение и превращение Цахеса в брызжущую слюной белокурую бестию — это аттракцион, на котором держится спектакль, и ради него, судя по всему, и затевался. В нем можно, хотя и с натяжкой, обнаружить какие-никакие аллюзии на политику и состояние общества: слепой, помешанный на национальной идее народ, фея-диссидентка, Цахес — узурпатор, который распаляет сам себя под аплодисменты толпы. Но видны эти аллюзии разве что под микроскопом.
Спектакль начинается с интермедии, где группа немецких циркачей обнаруживает раздувшуюся роженицу, потом пугается ее уродливого младенца, а потом решает показывать оборотня за деньги в цирке. Бедное дитя висит в авоське под куполом цирка, его колют рогатинами, а оно зовет жалобным голосом: «Мама, мама». Прям слезы наворачиваются.
Мать, сердобольная дурында (хорошая актриса Маргарита Шубина, налегающая на интонации торговки), спасает дитя. Но и вся его жизнь — в пасторском доме, университете, при дворе князя, где он стремительно поднимался по служебной лестнице, его назначение преемником — остается сплошным кривляньем на арене. Только шуты переодеваются во влюбленного студента, профессора, его дочь-красавицу, князя и министра. Переодеваются, залезают на платформы, натягивают на лица маски, наклеивают брови, ресницы, толщинки — все точь-в-точь как в детском утреннике.
Выводы, которые можно было бы сделать из этого утренника, — что вместо воспитания у бедолаги было одно потакание дурным наклонностям, не встречавшее ни в ком сопротивления. Окружающие, безответственные и равнодушные, только довершили дело, начатое природой. Но это все громкие слова, которые, по правде говоря, больше подходят к биографии молодой режиссерши. Уж как ни жалко ее Цахеса — ее саму жальче.