Все отзывы о спектакле «Изотов»

Через всё пространство сцены ниспадает белое полотно, на которое проецируется видео. В полотне – окошко, как кинокадр, за ним – своя маленькая сцена-балкончик, со своим видеозадником, своими декорациями в виде нехитрой меблировки и раздвижными панелями вместо занавеса. Мужской голос начинает рассказ, видео его иллюстрирует: Изотов (Коваленко), главный герой одноимённой заказной пьесы Дурненкова и одноимённого спектакля соответственно, модный писатель, пишущий только о себе, подцепил на какой-то вечеринке доступную девушку Лизу (Марченко) и повёз сквозь ночь и снег к себе на дачу в местечке Часовая горка под Питером. Потом видеоряд будет строиться и из снимаемого в режиме реального времени со стоящей у кулисы камеры, и – чаще – из «рисующихся» по полотну условных обозначений упоминаемой обстановки, которые можно подсвечивать изнутри. Техника на грани фантастики, первые минут пять-десять она способна увлечь, а когда из-под колосников падает дождь из одежды, машущей рукавами и извивающейся в полёте, как живые существа, это и вовсе завораживающе красиво. Но подобные инсталляции, и желательно без актёров, не должны длиться полтора часа, ибо в отсутствие внятного сюжета очень быстро становится скучно, и даже этот короткий срок тянется мучительно долго: ну когда же это наконец закончится? Происходящее больше всего напоминает процесс съёмки какого-то бредового мультфильма, созданного на планшете на коленке, герои которого, хоть за ними и ходят рабочие сцены с микрофонами, не осознают, что существуют в плоском, условном, изменчивом мире. Изотов, Лиза, время от времени разговаривающая искусственным голосом не то Петрушки, не то Пятачка, не то попугая, да таксист Николай (Паршин) сидят на стульях, потом происходит лёгкая авария из-за перебежавшего дорогу зайца (на предварявшем сценическое действие клипе это человек в костюме, на сцене – игрушка) – с балкончика выкидывают картонную машинку. До дачи добираются на лыжах, и всё те же рабочие направляют в лица нашим героям пушки, исторгающие бутафорские снежинки метелеподобным потоком. Участок некогда был поделен пополам между самим Изотовым и его дядей, прославленным композитором (этим внесценическим персонажем можно по праву считать странноватую дисгармоничную музыку Каравайчука), но разрезающий территорию забор виден только загостившемуся у дяди астроному Сергею Сергеичу Заратустрову (Сытник). Пока Изотов выслушивает его вольный поток сознания, зритель смеётся над попытками Лизы войти в «нарисованный» туалет и её влезанием по лестнице в окно – все эти предметы «материализуются» по слову Изотова. Тут же действие переносится в местную библиотеку, где Николай жалуется Сергею Сергеичу, что материализуются его мысли: боялся служить в магнитогорской части – а туда и призвали. По инерции публика продолжает смеяться и над каждой репликой этого диалога, а Изотов с Лизой уже тут как тут: он объясняется с библиотекаршей Ольгой (Панина), она кокетничает с ненастоящим голландцем Марселом Яном (Волгин). Потом Сергей Сергеич придёт к Изотову «парламентёром» от дяди: маэстро желают записывать голландцы, и на вырученные средства тот собирается выкупить у племянника его половину земли. Переговорщики на фоне рентгеновских снимков, изображающих «русский авангард», играют в воображаемые шахматы и пьют воображаемый коньяк. Изотов ставит условие: он подарит дяде свою часть участка, если он согласится дать концерт. После этого Изотову, всё время терзавшемуся вопросом, главный ли он персонаж или второстепенный, уже никак не получается попасть в кадр – видимо, его роль на этом исчерпывается. Он снова и снова взбегает по наклонной, бьётся об стену, срывает один слой полотнища за другим, до голой сцены всей машинерией наружу, до расписанных под деку рояля подмостков; кадр рвётся: туловище Лизы сидит на балконе, голова лежит на ящике с зеркальными стенками внизу – она напугала дядю, увидевшего её в тётином платье. Затем все рассаживаются на балконе на стульях, как зрители в кинотеатре, чтобы посмотреть финальную сцену из жизни Изотова – бессмысленного, бесполезного, умевшего только извиняться: перед Ольгой – за её утонувшего по его недосмотру братика, перед Лизой, перед дядей. Изотов говорит о конце света, когда океаны смоют сушу, и на экране плещется море. На том свете Изотова встречает тот самый братик, Федя (Дробитько/Фиалковский) и почему-то сама Ольга – наверное, тоже ставшая ненужной неведомому сценаристу и режиссёру. Они сообщают, что концерт состоялся, а солнце остановилось, и зовут на море купаться. Happy end, и остаётся непонятным, почему пресловутая дача расположена на некоем «нулевом меридиане», где времени не существует (для Андрея Могучего это «Заповедник» - так могли называться пьеса и спектакль), и зачем между эпизодами вставлены интермедии с двумя фокусниками (Капитонов и Мартон). Эта парочка, в белом и в чёрном, с белыми крыльями на лямках, обозначена в программке как братья Изотовы (покойные наследники всё того же дяди?), такие же крылья были в начале у Феди и будут позже у Изотова. В сопровождении братьев-ангелов тень Изотова перед занавесом примется махать ладонями перед морем, но так и не взлетит. И ведь такой псевдоконцептуальной птице невысокого полёта, глядишь, ещё и Золотую Маску вручат…

24.11.2010
Комментировать рецензию

Очень плохо! До неприличия плохо! Всему виной тошнотворная пустота пьесы. Этот безмозглый народный эпос Дурненкова, эта несчастная попытка поиграть с референсами к русской классической литературе, смахивающая на жанр школьного изложения - не оставляют никакого шанса А.Могучему. И вся сценографическая "могучая" затейливость летит в тартарары...
Поразительно, как А.Могучий мог вляпаться в такую скверную историю?!

Только что с Изотова. Скажу так, если совсем коротко и по существу - это смотрибельно и одноразово. Про поток сознания - это точно. Пьеса до безобразия убога и примитивна. Как вообще Могучий за неё мог взяться!? К чему всё это было? Какой посыл? Да, были интересные и оригинальные находки. В особенности приезд Изотова и Лизоньки в сельскую местность. Обыгранность, превосходная компиляция замысла, света и видеопроекций. Всё сошлось, всё вместе выстрелило. По всему остальному или неДОбор, либо ПЕРЕбор.
Закос на столь модный и раскручиваемый у нас европейский театр?! К чему? Зачем?
Много моментов вообще никак не лепятся в единое целое - к чему эти старики и примитивные фокусы в самом начале? Бородатость и пыльность фокусов....господа, ну не 80-ые же на дворе в конце концов, ещё бы барышню пилить стали!
Зачем этот эффект моря и разговоры "за жизнь?!". Видеопроекция в самом начале - ну приём настолько уже затасканный, что выделять его особо не хочется.
Да и честно сказать в такой пьесе и актёрам-то особо нечего играть. И Коваленко как-то не раскрылся, хотя потенциал просматривается. Но не тут.
Вобщем Могучему зачёт, актёрам - пересдать, Дуренкову - неуд.

«Изотов» редок в восхищении над деталями.
Очевидная простота оказалось простотой действительной.
Постановка, полностью зависящая от режиссуры, таковой и осталось, местами оставляя провалы.

Безусловно, есть гениальный момент: несколько минутный отрывок, приезда в захолустье.

Больше ничего. Показ моря только добавил пошлости постановки. Нельзя ставить море, когда ты говоришь о жизни. Это пошло.

Этот спектакль показан тем,
кто ищет и находит двойные-тройные смыслы там, где их нет и готов яростно обсуждать их в кругу себе подобных бесконечно,
кто обожает волшебство сценографии, где образы возникают неожиданно, восхищая, удивляя и завораживая.
кто ценит яркие ощущения от действа, не особенно вдаваясь в суть самой истории (кстати, довольно простой).
Этот спектакль абсолютно противопоказан тем,
кто пришел в театр поразвлечься, получить эмоции, рождённые от созерцания внятного действа, не желающего особенно перегружать свой мыслительный аппарат,
кто полагает верхом качественной продвинутой режиссуры творчество Марка Захарова, а имя скажем, Питера Гринуэйя слышал, но лично не знаком)).
Честно говоря, наивно ожидал в финале появление великого городского сумасшедшего Каравайчука, хотя понимаю, что привязать гения к спектаклю невозможно. Просьба к звукорежиссеру - когда уровень звука на фонограммах зашкаливает и начинаются искажения - это уже никуда не годится. Показалось, что старая актёрская гвардия без особого энтузиазма участвует в этом шоу. Ну как-то негоже академикам демонстрировать "бородатые" фокусы, которые к тому не слишком даются.
В остатке - видеть это надо. Это - Театр. Но рекомендовать его всем подряд - значит нажить кучу недоброжелателей. А за ощущения - премного благодарен.

вялотекущий материал с персонажами-занудами и богатой сценографией.
для декаданса слишком вертляв, для современного театра слишком пуст и безконфликтен.
продолжительность - скорее плюс.

Изотов… И-зо-тов… ИЗОТОВ! Перебираю на все лады, пересыпая всевозможными интонациями, от тяжелых и тучных до писклявых и скрипучих, но странное дело – ничего не меняется. Все также лаконично, коротко, исчерпывающе, безлико, что, наверное, можно заменить эту незамысловатую фамилию, лишенную каких-либо приставок, добавлений и уточнений в виде имени и отчества или хотя бы прозвища, на такое же простое и в то же время емкое ЧЕЛОВЕК. Именно о нем, об Изотове, о ЧЕЛОВЕКЕ как он есть, без лишних деталей, повествует в пьесе «Заповедник» М. Дурненков, чью идею подхватил и воплотил на сцене Александринского театра режиссер А. Могучий, поставивший свой спектакль в 2009 г.
«Изотов» - монолог, история, исповедь ЧЕЛОВЕКА… Хочется сказать, рассказ об одном из миллионов, об одном из многих, одинаковых, обезличенных, не главных и не второстепенных, просто об одном из нас… И все-таки нет! Изотов (В. Коваленко) из числа думающих, мыслящих, анализирующих людей, в голове которых происходит непрерывное, настойчивое, порой хаотичное движение мыслей, свойственных человеку постоянно находящемуся в пути, в поисках себя, цели в этой жизни, сути и смысла своего существования, собственного предназначения и места в системе человеческого бытия, противоречивого, не поддающегося однозначному определению, представляющего собой постоянное противостояние двух начал, двух крайностей, двух противоположных категорий: рационального и иррационального, или, если угодно, чудесного, живого и мертвого, черного и белого. Режиссерская игра с этими понятиями превращает весь спектакль в некий ребус, в непростую, многослойную картинку, выходящую за рамки реальности, которой нет места на сцене, где следуя в четкой последовательности, будто продиктованной свыше некой силой, не терпящей апелляций, сменяются легкие и подвижные матерчатые покровы, черные и белые, словно волны они спадают с вершины пологой декорации, накатывая на зрительный зал, в то же время постепенно подводя к сути, определяющей характер человеческого бытия, которая аллегорично воплощается в черно-белой клавиатуре фортепиано, развернувшейся на плоскости сцены (А. Шишкин). И будто именно эти замершие гигантские клавиши рождают глубокие и густые звуки Шопена, сопровождающие весь спектакль. Но каждый ли волен наиграть на этом рояле свою собственную мелодию, мелодию своей жизни, или же все заранее предопределено и отступление от прописанной партитуры невозможно? Вот и наш герой пытается играть по своим правилам, и, натыкаясь на противостоящие, неприемлемые обстоятельства и условности, он вновь и вновь с каким-то отчаянием и надрывом бросается на непреклонно-решительную, непоколебимую как сам Фатум декорацию, отталкивающую любого, кто дерзает вступить с ней в противостояние. Она, декорация, будто живая диктует каждый шаг и каждое действие, схематично набрасывая жизненную траекторию, все загоняя в рамки выверенной и четко просчитанной схемы. Но все ли в нашей жизни возможно подчинить правилам и уложить в систему координат? И будто выступая наперекор «сухой математике» ЧУДО отвоевывает пространство и время в спектакле, погружая зрителей в мир иллюзиона, который загадочными параллелями уводит нас вслед за кэролловской Алисой в мир Зазеркалья, где события и герои становятся все «чудесатее и чудесатее», где нет главных, а есть живые и мертвые, и это еще большой вопрос, кто жив, а кто умер, вероятно, даже не заметив сего факта, как Лиза (Ю. Марченко) или Ольга из библиотеки (Н. Панина), такие разные, но в то же время похожие друг на друга «живые мертвецы», бегущие от жизни, не желающие вступать в противостояние, не ищущие, замкнувшиеся в тесном кругу обстоятельств, не самых лучших, но все же более или менее удобных для существования. Недаром в какой-то момент обе героини примеряют на себя идентичный образ, становятся как близнецы схожи платьем и повадками – две женщины в жизни Изотова, две неживые женщины, две шахматные королевы, черная и белая, потом наоборот белая и черная… Только вот он сам совершенно не владеет игрой в шахматы, не умеет играть в жизнь, а только создает видимость, имитирует ее, как делают еще очень многие, вероятно, даже большинство, боящихся признаться другим, а главное самим себе в бессмысленности собственного существования.
«Изотов» не пытается навязать какой-либо морали, не дает наставлений, не преподносит урока. Он, тезисно, порой обрывочно, иногда неожиданно и нелогично озвучивает те вопросы, которые каждый в определенный момент задает себе, или, по крайней мере, должен задать, отправляясь в вечный путь поиска себя, своей цели и места в системе человеческого бытия.

Андрей Могучий и Михаил Дурненков приглашают зрителей поиграть с фантазией. Отметаем стандартные представления о театре, и вперёд!

В лучших традициях брехтовского театра, Могучий создал постановку, на которой сложно расслабиться. Точнее, расслабиться и отрешиться от происходящего на пару минут всё-таки можно, с одним лишь но: вы рискуете полностью выпасть из повествования. Ухватить нить сюжета сложно, да и сюжет для каждого свой – сплошные условности. Даже декорации говорят о том, что режиссер лишь задает нам линии координат: здесь верх, там – низ, а уж с остальным разбирайтесь сами. Описать конструкцию, которая выстроилась на сцене «Изотова» сложно. Это что-то наподобие горы с окном в верхней её части. Такие сооружают на скейтбордистских площадках. На белую поверхность горы проецируется то видео, то разметка местности, то сложные алгебраические формулы.
Само действие – нечто между абстракцией и сном. Нет, какой-то сюжет всё же есть: «надежда России» Изотов отправляется со своей пассией Лизочкой в дом своего детства. Там его ждут мифический дядя-пианист (который, кстати, на сцене так и не появится), астроном-мечтатель и библиотекарша Оля. Герои – как на подбор: с минимумом черт характера, схематичные и словно витающие в воздухе. И не герои вовсе, а идеи. Зрителю остаётся только поймать эти идеи и составить из них нечто целостное. А то может создаться впечатление, что попал в сумасшедший дом. Впрочем, хочется верить, что на Могучего ходят «по наводке», а не просто так – Александринский театр посмотреть.
Да, Изотов заставляет подумать. Без кавычек не просто так – в продолжительные размышления отправляет не только спектакль, но и сам главный герой. То и дело держащий в руках белого игрушечного зайца, он и сам становится поход на запуганного ушастого. Белый парадный костюм, который он не жалеет, скатываясь по сценической конструкции-горке, слезящиеся, слегка покрасневшие глаза. Смотрит на мир глазами испуганного кролика – потерявшийся, одинокий… точно такой, как мы с вами.
Сложно сказать, что «Изотов» - это спектакль о чём-то. Или так любимое критиками «своим произведением автор хотел сказать». Кажется, автор ничего не хотел сказать. А наоборот, хотел, чтобы каждый зритель сам что-то себе сказал. Сам посмотрел, сам сконструировал свою постройку в заданной системе координат, сам возвёл здание и сам же потом любовался на него. Всё сам – а вы как думали?

Ю.М.

Это спектакль для искушенных зрителей, то есть тех, кто бывает в театре чаще, чем раз в месяц, и не успевает соскучиться по театральной рутине.
К сожалению, огромный зал Александринки больше чем наполовину был наполнен зрителями, не подготовленными к спектаклю. Они просто не знали, как воспринимать увиденное, и часто смеялись совсем не к месту.
Для остальных спектакль пролетает на одном дыхании.
Сценография, декорации - блестяще.
Действие настолько динамичное, что слабо "прописанные" режиссером места просто не бросаются в глаза.
А вот роль Лизы получилась настолько яркая, что превращается в главную. И хотя спектакль называется "Изотов", можно толковать его как эпизод из жизни Лизы, связанный с этим персонажем.
Возможно, что это заслуга актрисы, которая играет очень интересно.
Я не прочитала книгу и не могу утверждать, что ассоциация с Алисой - это находка режиссера. Но ряд деталей указывает на это.

Удивительная штука – театр: его действие на этот раз началось даже не с вешалки, а еще по дороге, у Екатерининского сада, где с фасада Публички смотрели на меня, идущего в темноте и под дождем различные греческие деятели наук и искусств, сами эффектно подсвеченные. Слева же высились мокрые и тоже подсвеченные всяким зеленым и синим цветом кроны деревьев, а за ними здание Александринки, неуклюжее, но симпатичное. Перед началом спектакля свет в зале погасили, темнота и тишина продлились с минуту и постепенно проявившиеся огромные белые полукруги ярусов напомнили почему-то о концентрической структуре мироздания у Данте. Этот момент тишины и возвышенной задумчивости внезапно сменился мощным напором действа, пускающегося сразу в карьер: пародийное выступление ангелов-фокусников, крылья которых, снабженные механизмами, напомнили о Маркесовском старом-престаром сеньоре, плюшевый кролик с человеческим лицом, которого извлекли из цилиндра и прочие элементы карнавала с оттенком мрачноватой абсурдности. Больше всего удивила сама сцена, о которой надо сказать особо. Экспериментатор Могучий видоизменяет сцену как нечто, вмещающее в себя театр, охватывающее собой действо - то, что обычно не замечают из-за привычности формы. В Чжуан-цзы есть глава, «Взламывают сундуки», где сказано, что люди копят сокровища и заботятся о том, как лучше запереть сундук. Но приходят такие грабители, которые поднимают на плечи сами сундуки, и уносят их. Вот и здесь - радикальность подхода Могучего проявляется в видоизменении азов, чего-то слишком привычного. Важно, однако, упомянуть, что это ни в коей мере не есть бессмысленное потрясение основ, которое часто выдают за новаторство. Подлинное новаторство это всегда творческое преобразование, не революция, а эволюция. Надо сказать, что со сценой у Могучего всегда происходят трансформации - в прошлогодних «Садоводах» она была превращена в ячеистое пространство, в котором существовали персонажи, откуда они появлялись и исчезали, в метафору складного ящика-театра, который таскает с собой средневековый кукловод, выступающий на ярмарках, а в «Изотове» это гигантский искривленный экран, поднимающийся горкой вверх от зрительного зала, в середине которого, на высоте нескольких метров от пола, сделана прямоугольная малая сцена, размером с комнату. Вначале вся сцена выступает гигантским экраном для видеопроектора, затем видео транслируется лишь на малую сцену, а большую расчерчивают разметкой, как в «Догвилле» - граница участка, люк, выключатель, фонарь и пр. – дело происходит на даче. Что касается собственно пьесы, то она почти не заметна. Она становится белым листом, абсолютно чистым пространством, в котором на глазах происходит процесс творения действа, источающего странную эфемерную материю искусства. Перипетии сюжета кажутся хорошо знакомыми, пьеса возводится к пра-сюжету, как Борхес в свое время выделил четыре типа историй, так и здесь – все индивидуальное растворяется в элементарных частицах драматургии: возвращение в место, где прошло детство, чувство вины перед оставленной возлюбленной, Москва как синоним продажности, предательства, измены настоящему. Поиск себя подлинного, который существует-ли? Время, исследование его материи. Жизнь, смерть. Вечные вопросы, набор-конструктор, высыпаемый из коробки и собираемый Могучим с гениальностью волшебника. Тонкая материя спектакля возникает из дрожи видеопроекций, из фокусов, из взмахов механических крыльев сопровождающих героя ангелов, из картонной машины, которую с грохотом бросают с высоты, изображая автокатастрофу, из захлебывающейся и заплетающейся, то бравурно-абсурдистской, издевающейся над популярной советской классикой, то почти по-Шопеновски меланхоличной музыки Каравайчука. Действие притягивает к себе все внимание, требует его максимального напряжения из-за происходящих на сцене зачастую одновременно множества трюков, элементов, событий, и тут, на стыке сна, реальности, судорожного движения возникает необычайно красивое, собственно театральное произведение, почти независимое от текста. Спектакль похож на сновидение еще и тем, что воспоминание о нем трудно (и стоит ли?) структурировать, трудно вспомнить то, что конкретно вызвало восхищение, остается лишь стойкая уверенность в том, что виденное было настоящим искусством.

Изотов, 40 летний успешный писатель в смокинге. Но всё ещё подросток в модных хипстерских кедах. Едет на такси в “одно место под Питером”, где провел детство. С собой он берет случайную попутчицу по сексу Лизоньку, которая устала от светской жизни, а на самом деле — от себя. Она поехала с ним, потому что хотела большего, но попался он.

Надо успеть. Но вот вопрос: Успел ли я или нет? И успел ли я то, что нужно успеть на самом деле?

Когда тебе 45 и тебя накрывает кризис среднего возраста, ты задаешь себе эти же вопросы: Что ты успел сделать? А это то, что ты хотел, мечтал? Или то, что получилось?

Молодых не зацепят эти вопросы — это не их история. Они увидят оригинальную сценографию, ангелов-фокусников, видеографику, заметят фирменный почерк Могучего, любые другие театральные приёмы, но не поймут О ЧЕМ ЭТО. Одни назовут этот спектакль потоком сознания, убогой и примитивной пьесой. Другие громко нарекут Изотова героем — “глубоко мыслящим”, в поисках себя, цели в этой жизни, сути и смысла своего существования и бытия.

Но всё намного проще и сложнее. Это — возраст. Это — кризис смысла жизни, когда ты задаешь себе вопросы и ищешь ответы.

И чтобы найти их, ты возвращаешься в прошлое. Библиотекарша Оля, профессор-астроном. Преследуют воспоминания из детства. Мальчик который утонул по его вине. День, когда дядя назвал его посредственностью. Белый игрушечный заяц. Да, это похоже на бред, поток сознания. Здесь нет времени. С годами оно сжимается. Вопрос кто живой, кто мертвый? Чем ты докажешь, что ты настоящий? Может я не главное лицо этой истории? Именно так хаотично скачут мысли в нашем мозге.

В конце Изотов сдирает покрытие с трамплина, как кожу. Белое становится чёрным — клавишами рояля Bechstein. И остается шанс, что пустота может превратиться в чистоту.

Гениальный спектакль, в атмосферу которого тяжело войти, но который не отпускает своих зрителей. Здесь все поражает, завораживает и держит весь спектакль.