Спектакль в Санкт-Петербурге

Голодранцы и аристократы

Николай Акимов не случайно любил итальянского комедиографа Де Филиппо. В 1950-е — пик творческого расцвета режиссера Акимова — окном в мир для советского человека стало итальянское кино. Идейно выдержанный неореализм кроме сетований на тяжкую долю угнетенных низов содержал в себе и истинно южную легкость бытия, и немыслимый в СССР эротический подтекст. А главное — оптимизм и неистребимую надежду на чудо, частное, личное, семейное, огромное, теплое и нежное, как бюст Софи Лорен. Акимову это обыкновенное чудо было на руку: он выводил на сцену итальянцев (как принцесс и волшебников из пьес своего завлита Евгения Шварца), потому что интересовался не классовым сознанием, а душевными движениями — частными, социально неангажированными.

Спустя полвека в режиссерское кресло Акимова сел Михаил Бычков, попавший в фавориты петербургской критики после замечательного «Заговора чувств» в Театре Ленсовета. Его позвали поставить итальянскую комедию, пьесу Эдуардо Скарпетты — отца Де Филиппо, актера, руководителя театральной труппы и достойного учителя своего сына. И ведь как изменились времена: Бычкову фактически пришлось предпринять процедуру, противоположную акимовской…

Комедия у Скарпетты уморительная, и, как всякую умору, пересказать ее внятно невозможно. Два представителя отживающих профессий — переписчик писем и цирюльник-кровопускатель — влачат жалкое существование, но им подворачивается шанс поправить дела. Герцогский сынок Эудженио мечтает о женитьбе на балерине, дочери нувориша Семмолоне, но герцог отказывается якшаться с выскочкой-миллионщиком. И голодранцы получают от Эудженио заказ на перевоплощение: их наспех переодевают и отправляют в дом Семмолоне изображать особ голубых кровей. По ходу открываются секреты: жена одного из самозваных аристократов — прислуга в доме Семмолоне, сноб герцог ухлестывает за невестой сына и так далее и тому подобное. В спектакле Бычкова единственным неколебимым колоссом среди суматохи и метаморфоз покоится стоеросовый коммерсант Семмолоне в исполнении Сергея Кузнецова. Его ничто не может удивить, поскольку он вообще ничего не понимает. Зато Кузнецов ловко рассказывает об уязвимом «мягком подбрюшье» бандита с большой дороги. На своей дороге он царь и бог, и лучше с ним не встречаться, живыми ноги не унесете; но когда речь идет о возможности породниться с аристократией — он словно дитя: важно кивает в ответ на несусветные глупости, с прилежанием попугая учит незнакомые слова («Псевдомин, чего тут непонятного?»). Кузнецов — единственный, кому режиссер позволяет лицедействовать в полную силу. Остальным дано по красочке, по полутону, но справляются они на пять баллов. Вот цирюльник, притворившийся вельможей (Валерий Никитенко), раздувается от важности и подает реплики голосом, похожим на сиплую иерихонскую трубу. Вот его жена (Ирина Цветкова) из вздорной кухарки на раз превращается во вздорную барыньку. А вот сладкоречивый юный ловелас — Андрей Родимов. А вот пародийный задрипанный Мефистофель (новобранец труппы, приглашенный из Краснодара, Олег Метелев отлично играет герцога). А вот пиковая дама-бука — Людмила Моторная с шаржем на скандалисток из фильмов Витторио Де Сики…

На самом деле в «Голодранцах» нет ни положительных, ни отрицательных героев, ни морали, ни сверхидеи. Перед премьерой режиссер говорил, что хочет сделать подарок депрессивному Петербургу — легкий спектакль. Ему это удалось. Тут нет героя; герой — массовка или, если угодно, актерский ансамбль. Не выпячивать себя, а подыгрывать партнеру. Не солисты, а клавиши рояля. И хотя постановки с эскизно намеченными, не доведенными до полной кондиции ролями (а таких здесь большинство) принято ругать, для спектакля Бычкова стоит сделать исключение. В эпоху тотального частного одиночества актерам (да и зрителям) бывает приятно почувствовать себя пусть и рядовыми, но представителями какого-нибудь класса. Все равно — голодранцев или аристократов.