Спектакль

De profundis. Послание с того света

Литературный первоисточник тот еще — письмо Оскара Уайльда из Редингской тюрьмы: Уайльд, обвиненный в растлении юного лорда Альфреда Дугласа, широко известного в узких кругах как Бози, в послании на все лады распекает вчерашнего приятеля, бесконечно варьируя подсчет потраченных фунтов вместе с более общими рассуждениями о неуважении к «моему гению». Чудовищное тщеславие, ни гордости, ни великодушия. Всего отвратительней — цветистая болтливость этого бесконечного письма, письма человека, привыкшего поучать и производить впечатление и ни полстрочки не способного написать в простоте душевной.

Гений и ничтожество в одном человеческом флаконе — манкая тема. Видимо, она и определила выбор материала для актера Алексея Девотченко, играющего Уайльда, и приглашенного Девотченко режиссера Олега Дмитриева. Скажем сразу, тема раскрыта ровно наполовину: гения в герое спектакля признать невозможно, зато ничтожество дано сверхкрупным планом. «Дорогой Бо-о-ози!» — голос лысого и худого человека в коротких штанишках звенит надрывно. Интонация неподражаема: так, верно, подзывали фаворитов из числа дворни крепостницы-самодурши. Да не введут в заблуждение архивные фотографии Уайльда в программке — в спектакле нет ни истории, ни биографии; тут иначе. Вместо тюремной камеры — какая-то богемная студия, вместо тюремной похлебки — порция настоящего винограда; посреди сцены столб, украшенный цветными лентами (уж не семь ли Саломеиных покрывал имела в виду художник Елена Дмитракова?); рассказчик нарезает вокруг столба круги — то присядет, приняв препотешную жеманную позу, то вдруг бросится наводить чистоту, но вскоре продолжает свой бессмысленный танец, бесконечный поход по кругу, не переставая беседовать с… пиджаком на вешалке — «дорогим Бози». Условный Уайльд, которого играет Девотченко, похож на сумасшедшего: через четверть часа возникает подспудная уверенность, что слушаешь бред — не было подлого Бози, не было ни тюрьмы, ни страдания. Единственная угроза, проникающая в этот герметичный мирок — замок великана-эгоиста, башню из слоновой кости, — это желудочные колики из-за немытого винограда…

Тандем Девотченко-Дмитриев скроил из грязного белья английского классика монопьесу беккетовского толка с героем — вчерашним королем, сегодняшним шутом, исписавшимся художником, потерявшим талант, но не уверенность в собственной гениальности, — и готовым облить грязью весь мир, только б не признать своего фиаско. На сцене исключительно острые гротесковые краски: каждую из мелочных эмоций рассказчика Девотченко многократно усиливает, без паузы переходя от манерного мурлыканья к базарному крику, выкладывается на полную катушку, проживает, а не только обозначает язвительно-балаганный финал своего персонажа. А вместо катарсиса — поломка механической куклы. Речь героя Девотченко все тише, бессвязней, вот-вот — и он заговорит абракадаброй вроде той, что прислышалась герою Достоевского, уснувшему на кладбище: «Бобок, бобок…» — из глубины чьей-то могилы, чей владелец «почти совсем разложился, но раз недель в шесть все еще вдруг пробормочет одно словцо, конечно, бессмысленное».