Спектакль

Актрисы

Някрошюс, Туминас, Карбаускис — этот список московских театральных хедлайнеров, вышедших из Литвы, имеет все шансы продолжить в скором будущем магистрант Центра им. Мейерхольда Видас Барейкис.

Идея сделать спектакль про женщин, которые ради сцены готовы на все, возникла, когда на кастинг, объявленный мейерхольдовцами, пришла толпа женщин — и почти ни одного мужчины. Барейкис решил сделать спектакль из самого этого факта и, отобрав шесть актрис, предложил им сыграть одну из величайших пьес ХХ века — «Елка у Ивановых» Введенского, суть которой в кратком пересказе сводится к хрестоматийному «в общем, все умерли».

На сцене установлена еще одна сцена. Расставлены черные табуретки, на них — женщины самых разных фактур, все в парадном. Спиной к зрителям у рояля стоит женщина в черном — это дирижер и аккомпаниатор. Весь спектакль актрисы по-всякому перемещаются, играют на музыкальных инструментах, исполняют хоровые опусы в духе Мередит Монк, в текст Введенского вводятся реплики из Чехова, Тургенева и Шекспира. Все это происходит между основными событиями пьесы: убийством девочки Сони в начале, судом над няней-убийцей в середине и всеобщим медленным умиранием в финале. Трюк Барейкиса в том, что он сводит вместе сюжет собственно пьесы и метасюжет об актрисах, отдающихся сцене, и пе­ресекаются они в ключевой для Введенского теме смерти. Когда одна из героинь начинает неистово бить поклоны под овации остальных, ей на шею надевают большой белый квадрат — отделяют голову от тела. Умирает персонаж, но вместе с поклонами и криками «Браво!» заканчивается и жизнь актрисы.

Для Барейкиса это закономерное продолжение его литовских работ. В финале «Phone Book» единственный поверивший в магию театра актер превращался в манекен, когда умирала сама сцена. «Mr Fluxus or Charlatans» вообще разыгрывал биографию сумасшедшего гения-акциониста Юргиса Мачюнаса. Театр для Барейкиса — некая сверхреальность, которая играет сама себя и требует от соучастников жерт­воприношения. В «Актрисах» сцена оказывается алтарем, а космос Введенского — только подспорьем для очередного рассказа о самом театре. Который, по Барейкису, в сущности, и есть смерть.