Балет

Золото осени

Это называется одним простым и емким словом: дожили.

Двух главных балетных антагонистов современной России можно увидеть в одном концерте. Я так осторожна в формулировках, потому что хореографом можно назвать только одного из них — Алексея Ратманского. Второй — Борис Эйфман (у него, вообще-то, куча золотых слонов в номинациях «Хореография», но на сарае тоже написано известно что, а внутри — дрова). Я могу себе представить концерт, где показывают Алексея Ратманского и Татьяну Баганову. Я могу себе представить концерт, где показывают Бориса Эйфмана и Анастасию Волочкову. Но межвидовое скрещивание… Нет, нет и нет. Однако же: добро пожаловать во МХАТ, отделение первое, отделение второе. Это интересный культурный парадокс.

Просто не представляю, как это анонсировать, чтобы, как говорится, и нашим и вашим.

Я напомню, кто не в курсе. Начиная с 1995 года постсоветский балет переживал интересную пору. В него снова потянулась публика. Или вернее сказать: русский балет впервые по-настоящему напугался, что может остаться без зрителей (интуристы не в счет). И тут следует признать, что с этой точки зрения Ратманский и Эйфман были одинаково важны. И одинаково необходимы. Даже спасительны. Ратманский привел в балет тех, кто раньше считал себя слишком умным для всяких там ум-ца-ум-ца 32 фуэте. И кому претила обычная в балете обязывающая культурная скука. Эйфман — тех, кто считал, что «Лебединое озеро» — это про лебедей: им Эйфман льстиво предложил кучу балетов про более престижных братьев Карамазовых, Чайковского, Мольера и Павла Первого, то бишь Русского Гамлета. Надо признать, делал он это лихо: в своем жанре это настоящий Валентин Пикуль. У критиков (у меня в том числе) он вызывал страшную иррациональную агрессию. Все, знаете, казалось, что его продукция чем-то грозит. Например, навеки испортить людям вкус. Или забить собой всходы чего-нибудь молодого и прогрессивного, лишить их солнца…

Да что там! В то смутное время важна была даже Анастасия Волочкова! По-своему. Она заманила в балетные залы тех, кто ранее отказывался смотреть на женщин, а тем более артисток с грудью меньше третьего размера (с чем у балерин, как известно, напряженка). Но в борьбе за души балет тогда жадно хватал всякие, даже такие — грошовые, копченые.

Потом наступила экологическая ясность. Алексей Ратманский возглавил труппу Большого театра. Анастасию Волочкову оттуда, наоборот, уволили. А Борис Эйфман перестал возбуждать темные страсти: на него тихо ходила «своя» публика. И если с тех пор ничего особо прогрессивного и молодого так и не возникло, то уж точно не Борис Яковлевич с его Карамазовыми был тому причиной (наоборот: салагам бы у него поучиться рассказывать истории…). Словом, балет и не балет перестали путать даже московские адвокаты. Ходить на гастролирующий с «Драгоценностями» Баланчина Мариинский театр стало комильфо, а «на Анастасию Волочкову» — однозначно нет (хотя со времен дебютов ее грудь даже, кажется, увеличилась). Бурное настало время. Мариинский театр азартно мостил дорогу Баланчиным, Ноймайером, Форсайтом, реконструировал архаических монстров. Большой дерзил «Светлым ручьем» Ратманского. Театр имени Станиславского и Немировича-Данченко набрал вес настолько, чтобы осилить «Чайку» Ноймайера. Не отстал даже Новосибирск. То есть это был резкий взлет производства по стране в целом.

А потом русский балет устал. Это бывает. Раз — и сдулся. Перегорел. И два главных боксера, поскучнев, сидят теперь рядышком. Это не конец карьере (особенно у Ратманского с его пакетом международных приглашений). Они, кажется, просто больше ничего никому не хотят доказать. На концерте во МХАТе это дипломатично назвали «Осенью».