Спектакль

Обломов

Собственно, это не «Обломов», а «Смерть Ильи Ильича» — так, по аналогии с повестью Толстого, назвал свою пьесу Михаил Угаров. Он писал ее для Чеховского МХАТа по заказу Олега Ефремова, но Ефремова не стало, Олег Табаков, приняв руководство театром, факт «Смерти Ильи Ильича» проигнорировал, пьеса так бы и кисла себе в запасниках МХАТа, когда б не Скворцов. Артист Владимир Скворцов заканчивал Школу-студию МХАТ примерно в то же время, что и Угаров — свою пьесу, и тоже был забракован Табаковым. Вернее, диплом ему все-таки выдали, но когда выпускников обсуждала Госкомиссия во главе с Табаковым, Скворцова угораздило прислониться к двери и услышать, что все ребята, мол, молодцы, а вон тот, как его, Скворцов, — паршивая овца. Скворцов, понятное дело, расстроился, но речь, вообще-то, не о нем. Просто, рассказывая о «Смерти Ильи Ильича», невозможно миновать его и ему подобных — молодых людей, собиравшихся в спектаклях Мирзоева, в «Дебют-центре», на летнем фестивале молодой драматургии в Любимовке и в Центре драматургии и режиссуры Алексея Казанцева. Играя современные пьесы на крохотных сценах, они так и не обзавелись артистическими навыками: они не завывают, не заламывают руки и не выпучивают глаза, чтоб их заметили с двадцатого ряда. Экзистенциальные бездны в их игре, пожалуй, пока не открывались, но те вещи, которые понятны им самим, — неустроенность, неуверенность и беззащитность — они играют достоверно. Кроме того, они привыкли играть только то, что хочется. Скворцов, например, хотел играть угаровского Обломова, который прятался от деятельного мира «в домике», складывая ладошки над головой. Он и уговорил Угарова, чтобы тот поставил свою пьесу сам. Угаров долго мялся, потом согласился, взявшись репетировать, отлынивал, то и дело сказывался больным, но в конце концов выпустил в казанцевском Центре спектакль, который наделал столько шума, что Угаров только руками разводил. Все в том спектакле были чертовски обаятельны: и ребячливый, почти дурковатый Обломов, и молоденький доктор (Артем Смола), у которого в шкафу жил деревянный конь Сивка, и работящий пацанчик Штольц (Анатолий Белый), которого было еще жальче, чем умирающего в финале Обломова. Потому что отказавшийся взрослеть и трудиться Обломов казался скорее фигурой речи, абстракцией, в то время как Штольц рос — как нормальные люди, превратился в деловую колбасу и потерял покой; а такое же было со мной и знакомыми. Труд — божье наказание, в этом Угаров убеждал не только своим спектаклем, но и собственным примером. Ну что с того, что он четверть века писал пьесы и написал их воз и маленькую тележку, — славы-то он добился необременительными режиссерскими штудиями, занявшими у него пару месяцев. После чего «Облом off» (такое название он дал спектаклю) прошел по фестивалям, собирая призы — от «Лучшей пьесы» на «Новой драме» до приза зрительских симпатий на последней «Золотой маске». С полгода назад эту же пьесу в Театре Рубена Симонова поставил Сергей Зуев, обозвав ее «Облом ОК». Одумался и Олег Табаков: пьеса будто бы выиграла министерский конкурс, была принята к постановке во МХАТе и теперь вышла в версии петербуржца Александра Галибина. Вот здесь бы пора перейти к спектаклю Галибина — но в истории с «Обломовым» это самый скучный эпизод, писать о котором приходится только из производственной необходимости. Да и появился он по той же причине.

Первым делом надо предупредить людей, чтоб не садились в первый ряд. В противном случае всякий выходящий играть будет с вами здороваться — заглядывая в глаза. Потом вас будут просить полаять, прокукарекать, поискать в сумочке корвалолу, в итоге сунут в руки шерстяную нитку, которой квартирная хозяйка опутает податливого Обломова. Надо бы еще сказать, что великолепен в спектакле Владимир Кашпур — он играет слугу Захара и в одной сцене на какой-то невинный вопрос хозяина с видимым удовольствием отвечает: «Х… его знает». Вслед за тем Обломов, которого играет Алексей Агапов, разразится рассуждениями о том, может ли эта малая часть у себя в тесноте и темноте знать что-либо про целое, и к этому рассуждению следует прислушаться. Здесь вся соль.

Обломов, по мысли Угарова, — это целый человек, «тотус», которому нет места в мире, где оперируют люди-половинки, четвертушки и восьмушки. Нынешняя жизнь требует от человека малого, член общества — всего лишь член. Галибин сделал все возможное, чтобы членам — Штольцу, доктору, Ольге — было совершенно невозможно сочувствовать. Они неприятны донельзя, и получается, будто Обломов из одного только отвращения к ним допился до кондрашки. Так что никого в этом спектакле не жалко. Кроме детишек, пожалуй. Настоящих детишек, которых выводят на сцену, когда им пора бы уже спать.