Конец XIX века. Трансильвания полна нечисти: вампир Дракула, Оборотень и Франкенштейн орудуют в тамошних лесах. Знаменитый охотник на нелюдей доктор Ван Хельсинг едет на глобальную чистку. 180-миллионный готический фильм ужасов — самый напыщенный кинокомикс сезона.
Триллер, Ужасы |
12+ |
Стивен Соммерс |
3 мая 2004 |
7 мая 2004 |
2 часа 11 минут |
vanhelsing.net |
Уже 75 лет как на заставке студии Universal вращается земной шар. Хоть экран давно стал цветным, на титрах нового блокбастера «Ван Хельсинг» шар, как и 75 лет назад, черно-бел. Но впервые за 75 лет над шаром бушует гроза. Молнии мечутся среди дождевого потока, пока разряды электричества не взрывают Землю, — она превращается в шар огня. Никогда еще голливудская самоирония не была так беспощадна: 180-миллионный «Ван Хельсинг» очень похож на проект, который может схоронить студию-ветерана со всеми ее вековыми потрохами.
Наблюдать «Ван Хельсинг» тем более странно, что весь год, пока делали сначала фильм, потом его рекламную кампанию (со всеми видами пиар-извращений, включая рекламный ролик жевательной резинки, которая облегчала дыхание монстру Франкенштейна), весь этот год говорили о том, что после коммерческого неуспеха 120-миллионного «Халка» для Universal жизненно необходимо не промахнуться со следующим комиксом, попасть в яблочко зрительских ожиданий, создать сверхдемократичное развлечение. И нате вам — эстетская сверх меры, громоздкая, как первые паровые машины или дирижабли, штуковина. Два с половиной часа неподъемного счастья для знатоков и ценителей фильма ужасов 1930-х годов и вариаций на его же темы итальянских мастеров 1960-х. Атлас достижений компьютерной графики, разглядывая который можно стереть глаза до дыр. Махина достойна всяческого уважения. Но кто решил, что народу она будет ближе шалостей Халка?
Если по порядку, то на Universal придумали пройтись по полям известной истории. В романе «Дракула» присутствует некий доктор Ван Хельсинг, специалист по борьбе с нечистью. Вынести его во главу большого фильма — все равно что снять блокбастер «Инспектор Лестрейд». Тем не менее вынесли. В фильме, время действия которого датируется XIX веком, по заданию Ватикана Ван Хельсинг отправляется в Трансильванию, где молодой графине Анне Валериус требуется срочная помощь. Если она, последний отпрыск благородного рода, подобно своим предкам, падет жертвой вампира Дракулы, все родственные ей знатные покойники, ожидающие своей очереди в чистилище, отправятся в ад на веки вечные. Далее на тесную арену экрана загоняют одновременно Дракулу, монстра Франкенштейна и Оборотня, и шоу начинается. Священные чудовища Universal (в 1930-х годах студия промышляла фильмами ужасов) задираются, как тигры, сотрясаясь от мутаций, позволяющих показать последние достижения компьютерного морфинга. Экспрессионистские декорации, откровенно гипсовые осины на обрывах воссоздают образный ряд юниверсаловского «Франкенштейна» 1931 года. Но кому это согреет душу, кроме верных фанатов? Далее возникают приветы от итальянского готического фильма ужасов 1960-х — это рагацци, герлз. Затянутая в глубоко декольтированный корсет и кожаные штаны графиня с замашками мистрис и три невесты Франкенштейна, что ощериваются на Ван Хельсинга тремя сексуальными кошками.
Все это прекрасно в своей вульгарности, и совершенно диким кажется получать такой роскошный кэмп из жадных рук крупной голливудской студии. Однако разглядывание — первое и единственное удовольствие, которое ждет зрителя. Действие, даже когда оно перенесется из Трансильвании в Будапешт, будет развиваться по спирали: на новом витке — старые фокусы. Невесты Дракулы будут в двадцатый раз взлетать и тащить с собой в небо графиню Анну, ухватив ее за волосы когтями ног, у Франкенштейна в черепушке будет отчаянно коротить, а Оборотень будет козырять двумя личинами — человека и волка, покуда не пройдут все 72 отстроенные Алланом Камероном («Звездный десант») декорации. Я намеренно ни разу не назвал имя режиссера — это Соммерс, постановщик «Мумий», — потому что фигура режиссера, как и актеров, которым чуть что пририсовывают клыки и зеленые бельма, как и оператора, чью картинку корректировал до бесконечности компьютер, неважны: это уникальный случай авторского кино, где автор — студия. Это ее 180 миллионов, которые лезут, как тролли, изо всех щелей этой кинопещеры; ее самоубийственный жест, ее похмельный сон, заплутавший в своих же кошмарах 70-летней давности. И все же есть один, и крайне весомый, резон, почему на эту картину, может статься, все-таки будет ломиться народ. Это та самая причина, по которой широкие массы уже 135 лет — и успех недавнего сериала тому подтверждение — не нарадуются смотреть на то, как Настасья Филипповна бросает в камин сакраментальные сто тысяч рублей.