Фильм

Слезы Черного Тигра

Как и договаривались, в день, когда отцвели анемоны, дочь губернатора Румпой собрала свои лиловые, фисташковые и персиковые платья в дорожный чемодан, надела алое и пришла в беседку "Ожидание девы". Пошел дождь. Тем временем Дам по прозвищу Черный Тигр, лучший снайпер банды Фая, расстреливал логово предателей. Наступающий закат застал его за последним рикошетом. Вскочив на лошадь, он помчался в "Ожидание", но опоздал: Румпой, решив, что любимый нарушил обещание, вернулась домой в слезах, готовая безропотно принять свою судьбу в лице нелюбимого жениха - начальника полиции, давшего клятву истребить банду Фая.

История несчастной любви крестьянина, вынужденного стать бандитом, и дочки губернатора, протянувшейся через целую жизнь, разворачивается в 40-50-х годах и отмечена такой бескомпромиссной сентиментальностью и статичной живописностью, что производит то же сказочное впечатление, что и настоящие фильмы 50-х. Магия утрированных красок, перенасыщенный дизайном кадр и заторможенный ритм повествования заставляют воспринимать те фильмы совсем иначе, нежели чем современные: наивные истории, которым мы, скорее всего, не поверили, будь они рассказаны в современных условиях, вызывают искренние слезы. Ворота в таиландский фильм сделаны из смеха: ернический пролог, где Дам убивает рикошетом злодея, с титром: "Вы не успели рассмотреть? Призовая игра!", за которым следует замедленный показ полета пули, отскакивающей от шести поверхностей, позволяет человеку XXI века войти в пародийно-издевательский мир беспрепятственно. Однако по ходу фильма его гротеск переживает мутацию вместе с заглавной песней: прозвучав на вступительных титрах как устаревшее салонное танго, исполненное кукольным голоском азиатской певицы, к середине оно превращается в элегию о детской фантазии, преданной жизнью, спетое меланхоличным а капелла. Когда в детских эпизодах-ретроспекциях 13-летний Дам с разбитой веслом головой ныряет в заводь в поисках упавшей с лодки Румпой и, пока облака окрашиваются в розовый вечерний цвет, река становится густо-красной от крови мальчика, это уже - гротеск мифа, древней легенды, вызывающий совсем иные эмоции. Герои мелодрамы, окруженные неземными цветами, принимающие позы - как на картинах классицистов, перерастают в аллегорические фигуры, на которые практически любой может проецировать собственную историю. Известно, что после премьеры в Каннах ряд западных критиков был замечен прячущимся в теневой части лестницы Дворца фестивалей, чтобы скрыть от папарацци слезы; не сдержал их и я. Фильм, представляющий собой образец примитивного народного искусства, выполненный, однако, с технологической предприимчивостью, заставляет горевать о потерянной наивности; но интенсивность слез говорит о том, что он и возвращает утрату. Пожалуй, это самый бесценный подарок от кинематографа нового тысячелетия.