Три женщины: разумеется, Ольга, Маша, Ирина (Друбич, Дапкунайте, Коляканова). Не сестры (Ирина - мать), но почти: спят с одними и теми же мужчинами. В отличие от чеховских, не стремятся в Москву, поскольку уже там живут. Москва 90-х, таким образом, город, где мечта сбылась. По Фрейду, место удовлетворения желаний - пространство сна - узнается по тому, что там легко сосуществуют противоположности. Вот трое мужчин: новый русский Майк (Балуев) уверен, что нужен России, старый еврей Марк (Гвоздицкий) знает, что не нужен России. Погибнут оба; победителем станет некто Лев (Павлов), русский из Израиля, в фальшивом одеянии хасида. Он-то и получит Россию - двух сестер, на которых женится одновременно по двум своим паспортам. Маша - здоровая и прагматичная, Ольга - духовная и больная. Лев учит Ольгу, как открывать сразу и горячий, и холодный кран, но она и сама такова: пьет одновременно кока-колу и спрайт. Неудачник Марк чужд подобной воле к синтезу. Постсоветская Россия для него - сгусток оттаявших пельменей. Прежде они были заморожены страхом, и их можно было разлепить. Этим психоаналитик Марк и занимался. Теперешняя слипшаяся Россия не поддается рациональным процедурам. Ольга говорит, что все есть рвота, которая обрушится, если "дернешь за кавычку" - поймешь, что все тут ненастоящее, и проанализируешь, как оно сделано. Писатель Владимир Сорокин, который все это написал, любит такие материалы: пюре из пельменей, рвоту, жир, гной, вытягоно, прорубоно. Нечто неразделимое, как слово "Москва", которое, в отличие от слова "Санкт-Петербург", перевести и постичь невозможно. Остается понимать только сердцем или, если угодно, желудком. Еще Сорокин любит такие места, где рацио умолкает: центр, где противоположности взаимоуничтожаются и остается влекущая пустота. Герои занимаются любовью через дыру в карте, прорванную на месте города Москва. Возможно, кино для Сорокина - наилучшее средство, поскольку оно всегда есть пространство желаний, снов/слов. Если и появляется какая-то реалистическая психология, то это рудименты театра. Тут они были совершенно не нужны, и режиссер Александр Зельдович, к счастью, удержался от психологии. Это фильм не про людей, а про пространство. Люди тут - только то, что этим пространством обвевается. Все это невероятно красиво снято оператором Александром Ильховским: беспредельные панорамы города с птичьего полета или спящей Друбич с высоты взгляда ее психоаналитика. Все это замечательно проинтонировано композитором Леонидом Десятниковым, чья музыка, в которой срослись Блантер и Моцарт, шепчет и вопиет о том, что синтез, родство, единение - это вовсе не счастье (как принято считать в Москве), а огромная боль.