Что-то в воздухе
Ностальгическое кино про французскую революцию 1968-го
Частично основанный на воспоминаниях собственной юности фильм Оливье Ассайяса про студента-cинефила и молодежь начала 70-х, застывшую в коротком безвременье между уже отгремевшим маем 1968-го и еще не пришедшей ему на смену удручающей трезвостью.
1971 год, в Париже студенты иногда еще бьются насмерть с полицией. Замкнутый старшеклассник Жиль (Метайе), мечтающий стать художником, накануне выпуска печатает листовки и рисует ночью на стенах лицея анархистские граффити, спорит о судьбах революции и путях рабочего движения, а когда его бросает богемная подружка (Комб), влюбляется в товарища по борьбе Кристину (Кретон). Совсем скоро кто-то отправится на лето в Италию, а кто-то в Непал, на кого-то заведут дело, а кто-то найдет работу — одним словом, произойдет все что угодно, кроме революции.
Несмотря на романтическую вывеску, это вовсе не «Мечтатели» Бертолуччи, а демонстративно бесстрастное кино, подчеркнуто бегущее драматизма, — отчего кому-то может показаться скучноватым. Ассайяс постоянно склеивает эпизоды затемнениями, в которых укрываются и бег времени, и вроде бы важные события, — словно листает, без гнева и пристрастия, альбом с вырезками из собственного чулана. Тут совсем нет ностальгии, кроме ностальгии по солнечным зайчикам и распущенным девичьим волосам, и почти нет сожаления, кроме сожаления самого общего характера. Конечно, можно сказать, что это кино про то, как утекла свозь пальцы революция, как растаяли в воздухе завоевания 68-го, но это будет лукавством, сорокалетняя дистанция позволяет смотреть на вещи более трезво. «Что-то в воздухе» — универсальный фильм о юности как таковой, о таких ее важнейших свойствах, как хрупкость и переменчивость. Юным свойственно менять идеалы, потому что собственных у них все равно нет, и менять любимых, потому что они ничего друг про друга не знают, — это не хорошо и не плохо, и в этой картине нет хороших и плохих. Просто знать наперед никому не дано: одна сбежит делать радикальные документалки и очнется на кухне моющей посуду, другой пойдет на компромисс и устроится ассистентом на трэш-постановку, а сорок лет спустя снимет об этом солнечный, тонкий и мудрый фильм.
Крайне левые идеи и революционные настроения мая 68го приведут, как известно, к определенным - не всегда однозначным - изменениям в сознании французского общества и превратятся в хрестоматийные манифестации с листовками и коктейлями Молотова - это как раз очень подробно показано в фильме одного из наиболее важных современных режиссеров Франции. Гошизм (фр. gauchisme - "левизна") окажется катализатором, вызвавшим радикальную трансформацию сознания и развитие социалистических идей и ставшим казавшимся в тот момент идилическим воплощением ощущения счастья и вседозволенности. Но фильм, пожалуй, не совсем об этом. Веломоторные средства передвижения, длинные волосы, незаконные памфлеты, кажущаяся абсолютной свобода и неподдельные искренние чувства - прекрасные в своей бездонной наивности составляющие, пожалуй, самой романтической и светлой революции, в которой казалось бы ничто не было наполовину - все было до конца, - в попытке найти пляж под булыжниками мостовой (один из лозунгов революции) они пытались стать счастливыми и обрести друг друга - чтобы однажды потерять и встретиться через некоторое время опять уже для того, чтобы определить те изменения, которые произошли с ними.
Фильму Оливье Ассайас едва ли суждено превратиться в бесконечно прекрасных "Мечтателей" Бертолуччи, но ничто - в том числе и его чрезмерный хронометраж - не помешают ему стать еще одной прекрасной элегией о молодости, свободе и вере в светлое завтра: про далекий 68ой снято уже столько фильмов, но в воздухе революционного Парижа в тот год было так много всего, что этого вполне хватит еще на один фильм, в котором используемые режиссером затемнения окажутся не только пропусками временных этапов, но и вырванных их майского воздуха лозунгов революции - "Алкоголь убивает. Принимайте ЛСД", "Вся власть воображению!", "Революция невероятна, потому что она настоящая".
Ассайяс начинает там, где заканчивают «Мечтатели». Тонкая, нежная, долгая картина даже не столько о конкретном времени (самое начало 70-х), сколько о молодости и взрослении как таковых. Смотря, ловишь себя на мысли, что сейчас таких картин уже не делают. Ощущение, что она снята в то время, о котором рассказывает. Какая-то очень правильная интонация у фильма, спокойная, ясная, как летний полдень, без возрастных придыханий. Молодость вовсе не прекрасна. Мучительные поиски, расставания, разочарования, потери, набивание шишек. Смутное время… Но очень быстро проходит.
Nothing you can make that can't be made.
You say you want a revolution
Well you know we all want to change the world. The Beatles-
Несогласная с правилами молодежь была всегда. И сейчас, на Болотной, и в 70-ых, в Париже да и по всей Европе. Вот и герой фильма "Что-то в воздухе" тоже не согласен. И бунтует. Мажет граффити во всю стену, раздает листовки, газеты, выходит на площади в первых рядах демонстрантов.Все это он, конечно, делает не один, а с друзьями и когда одного из его друзей поймали, он, с оставшимися на свободе, решает залечь на дно и уехать на некоторое время в Италию.Там он начинает активно рисовать и в нем просыпается интерес к кинематографу.....
But if you go carrying pictures of Chairman Mao
You ain't going to make it with anyone anyhow
Очень интересная артхаусная картина, сделанная в стиле как бы "смонтированных воспоминаний" ностальгирующего режиссера и заставляющая задуматься, конечно о многом.
Во-первых, что же это такое что-то в этом воздухе, заставляющее людей выходить на улицы и требовать себе новой жизни?
Во-вторых, а так ли это надо драться с кем-то физически или раздувать мировой пожар (который, кстати сказать, горит в этой картине повсеместно), если можно воздействовать - и гораздо сильнее - с помощью камеры или бумаги с красками?
Однозначных ответов фильм не дает.
Каждый решает сам......
Довольно скучное повествование поиска смысла жизни анархически настроенными французскими раздолбаями, перемежающееся устраевыемыми ими погромами и реализацией творческого "я".
Если полистать лозунги революционной молодежи Франции конца 60-х – начала 70-х годов прошлого века, бросится в глаза, что тогда требовали не столько революции, сколько жизни, настоящей жизни, без масок, лжи, компромиссов, запретов, футляров и прикрас, жизни дерзкой, творческой и абсолютно бесстрашной. Вот, например:
Под булыжниками мостовой — пляж!
Радуйся без препятствий!
В обществе, отменившем все авантюры, единственная авантюра — отменить общество!
Вся власть воображению!
Запрещать запрещено.
Революция невероятна, потому что она настоящая.
Это очень молодые требования, и они, в общем-то, присущи многим и многим поколениям юных, в каком бы веке они ни жили, в каких бы одеждах ни расхаживали – романтиков, нигилистов, хиппи, панков и т.д.
Требование жизни от нежити - от тех, кого не считаешь живыми, это прекрасно. Только через разрушение своего не добьешься, надо искать способы созидания. Самое созидательное на этой планете, судя по фильму Оливье Ассайяса, - любовь и творчество. Жиль (алтер эго режиссера) сумел сплавить их в единое целое (живопись, кино и романтическую привязанность к девушке), выбрал путь созидания и получил самую главную свободу на свете – быть собой и рассказывать об этом создавая, а не разрушая. Банально? Наверное, да.
Вопрос: неужели для того, чтобы сказать все это, стоило снимать фильм с привкусом историзма и политического послания, с призвуком ностальгии по временам, когда все были вместе, и даже разобщение (троцкисты, маоисты, коммунисты и т.д.) выглядело как единый порыв к искренности и свободе? Ответа у меня нет. И кино в целом мне не понравилось. Не из-за этих красивых вечных банальностей, о которых выше. Есть несколько других причин.
В стародавней пьесе драматурга Александра Володина одна героиня произносит фразу: «Если нужно будет, я, может, все отдам, а вы еще подумаете». Энтузиазм, горение, восторг, правда, которая лихорадит, готовность ради нее на все-все-все и оголенное осуждение обывателя, который предпочитает покой и полумеры… Этого в фильме нет. Некому в нем сходить с ума, корчиться в лихорадке прозрений, кричать: «Не дам спать никому!», ну, т.е. жиреть, стареть, врать, обрастать коконом комфорта. Некому вдохновенно, цельно любить жизнь, не представляя себе никаких компромиссов с нею, не желая довольствоваться второразрядным, ненавидя приспособленчество и снисходительность взрослости. Некому…
Есть там кадры с огнем, полыхают костры, горит дом, фигуры мечутся в смятении… Но внутреннего полыхания нет ни в одном герое. Плечом к плечу отвоевывать жизнь у старого мира? Заражать и заражаться страстью? Непоколебимо верить? Гореть мечтой? Ничего похожего. Что точно в них есть – это самонадеянность молодости. Они не летают, а ходят, не блещут глазами, а смотрят, не стремятся, алчут, жаждут, а лишь пытаются. Вот поэтому фильм лишен внутренней энергии и внутренней же поэтичности - восторга, иррациональности, эйфории. Максимум, что можно сказать о нем, он поэтичен внешне, вспомним хотя бы белое платье возлюбленной героя или тонкий профиль рыжеволосой девушки-танцовщицы.
Вопрос: не с критикой ли подходит к своим молодым, к их способу жизни режиссер? Точно нет. Скорее, с памятью. В результате получается, что строители будущего даются сквозь запыленное иссохшим временем стеклышко ностальгии, настолько запыленное, что непонятно, с благодарностью или тоской вспоминает свою молодость автор фильма, со слезами или с радостью, с сочувствием или с холодной мыслью. Эта «запыленность» заражает динамику, эйфорию, аффект революционности молодости статикой. Порой кажется, что они не живут, а бегут от жизни.
В старинных романах, по извечной схеме, герой непременно находит то, что искал, но не там, где ожидал найти, не так, как предполагал и хотел. То же самое (несмотря на всю революционность героя и желаемую им новизну) случилось и с Жилем. Жизнь (со всей увесистостью традиционности, опыта) всегда оказывается мудрее бунтарей и романтиков, неистово жаждущих перекроить ее устройство под свои представления о правде. То же, копейка в копейку, случилось с хрестоматийными бунтарями - Базаровым, Чацким, Раскольниковым… Пионеры позабыли о пионерских мечтах, уже не слышат сигналов горна, и их красные галстуки развязались и поблекли.
Странно, очень странно… Казалось бы, фильм про жажду революции, про страсть к переменам, про жизнь на краю времени и смерти. Однако абсолютно не чувствуется не то что острота драматизма, но даже движение драмы ощутимо с трудом, противоречия почти не заметны, особенно внутри Жиля (ушла одна (девушка, революция, причина жить) – пришла другая). Тишь да гладь, спокойная поверхность неподвижных сценарных вод…
И ведь, если вглядеться, вокруг героев в общем-то хорошая жизнь, не кошмар, не адова бездна. Совершенно непонятно в результате, к чему им бунт, драки и прочие манерные выходы в революцию. Меня одно только всколыхнуло посреди всеобщей идейной невнятицы режиссерского послания, лозунг французских «шестидесятников» «Вся власть воображению!» был визуализирован в финале честно, искренне, вовремя и очень красиво, и не в революционном, а в творческом ключе (кинокадр с растворяющейся в солнце девушкой). Но опять же, не банально ли?
