Фильм

Ночной буйвол

Молодой и привлекательный мексиканец Мануэль с взором горящим и телом дрожащим, но не от страха, а от распирающей его сексуальной жажды ввиду чего Мануэль неоднократно имел наглость переспать с возлюбленной своего единственного друга Грегорио, после трагической смерти последнего путем неласкового суицида, и к тому же страдавшего шизофренией и разнообразными психопатическими маниями, сложившимися в комплекс, начинает разбирать его дневниковые записи и фотографии. Мануэлю суждено будет увидеть своего скончавшегося приятеля с совершенно иной и непривычной стороны.

Впервые широко представленный в рамках престижного кинофестиваля независимого кино «Сандэнс» в 2007 году и отмеченный номинацией на Гран-при в категории «Мировое кино», режиссерский дебют молодого и перспективного венесуэльского постановщика, сценариста и продюсера Хорхе Эрнандеза, фильм «Ночной буйвол» является довольно точной по духу и близкой по семантическому смыслу экранизацией одноименного романа небезызвестного Гильермо Арриаги, автора «Суки-любви», «21 грамма» и «Вавилона» Иньярриту. Экранизацией, которой, в отличии от картин Иньярриту, не была изначально уготована судьба культового или хотя бы по-настоящему известного даже в узких кругах кинопроекта, несмотря на ряд очевидных недостатков и не менее очевидных достоинств фильма, касающихся в первую очередь его извращенной искренности в рассказе истории любви/ненависти/страсти главных героев, неподдельного драматизма и натурализма Эроса и Танатоса, достигающего в определенные свои моменты пика тотальных аберраций и патологической болезненности вкупе с ненарочитой неряшливой чернушностью, которая всего лишь есть суть правды жизни и лжи смерти.

Мыльнооперная фальшивость и спекуляционная искусственность в картине доведены до минимума; утрированной фетишизации Эрнандез себе не позволяет, хотя и не упускает лишней возможности пуститься во все тяжкие даже не софт-порно, а натурального орально-генитального порно, без томных вздохов и театрализованных поз, но зато с грубыми пенетрациями, фелляциями, анилингусами и кунилингусами, которые смакуются в лучшем духе Дамиано с Брассом, отчего зримая нить и без того не страдающего линейностью повествования начинает теряться, тонуть и захлебываться, показывая не столько душевные метания и духовные терзания, сколь своеобычные телесные лобызания. Найн мотиваций, зато ja-ja резких действий.

Экранизацией, которая на поверку органично вписывается во все актуальные парадигмы современного латиноамериканского и испаноязычного кинематографа, но при этом нисколько не претендует на новаторское видение искусства, поскольку дебют Эрнандеза с точки зрения режиссерского наполнения, стилистики и прочей синематической семантики, кажется сырым, шероховатым и в определенные моменты, на уровне даже сюжетных ходов и режиссерских находок, вторичным, эдаким рефреном, хотя и без излишней навязчивости и раздражения повторяющим вслед за Алехандро Гонсалесом Иньярриту и ранними Аменабаром времен «И твою маму тоже…» с Альмодоваром времен «Матадора», «Закона желания» и «Свяжи меня!». Впрочем, за этими кинематографическими рефренами, множественными и видимыми на поверхности ленты, на ее грубой лоскутной ткани аллюзиями и отсылками таки проглядывает собственно зарождающийся стиль Эрнандеза — мрачный, маскулинный, полный откровений и оменов, вступающий в полемику с вышеназванными режиссерами, основной темой творчества которых являлась и является поныне, пускай и в глубоко видоизмененном виде, страсть, сметающая все условности и преграды пассионарность не гумилевского, но бодлеровского типа, превращающая индивидуумов в овечек, послушно идущих на заклание. Власть подчинения собственным инстинктам, которым герои не сумели противостоять, а потому обрекли себя на медленное и мучительное умирание, отравившись кактусами зла в преисполненной лишь вселенского одиночества мексиканской пустыне, метафорично отразившей саму жизнь что слабовольного Мануэля, который, впрочем, горазд и нож в спину ткнуть любимому другу, что психопатического Грегорио, для которого любовь была единственным спасением от сумасшествия и смерти. По Эрнандезу, тривиально выходит, что любовь по-прежнему сука, и чтобы ее с успехом перебороть надо быть самому таким же. А иначе — петля на шею, горсть таблеток или прыжок вниз, ибо такая любовь окрылить не способна. Никого и никогда, даже бешеного буйвола, коими являлись и Мануэль, и Грегорио, и которым не терпелось дождаться столь желанной случки.