Как и прогнозировалось, когда в аду не осталось места, мертвецы пошли по земле. Зомби принадлежит все — люди же забаррикадировались в городе, за рвами с водой, решетками и стенами с колючей проволокой под током. В городе каким-то образом установилось новое средневековье: кучка людей во главе с неприятным стариком Кауфманом (Деннис Хоппер) наслаждаются благами цивилизации и хорошим видом из окна небоскреба под охраной вооруженных солдат, а значительная часть населения живет в скотских условиях и с сомнительной перспективой на будущее. Развлечения подумывающих о революции пролетариев крайне ограничены: можно пострелять по мертвецам, можно запустить в клетку с зомби хорошенькую проститутку (Азия Ардженто) и посмотреть, что из этого получится.
Перспективы богачей, впрочем, тоже сомнительны, поскольку ресурсов в городе нет и пока жизнь поддерживается лишь за счет того, что наемники из числа бедноты совершают вылазки во владения зомби, чтобы стырить немного алкоголя или, например, антибиотиков. Наемники ездят на мотоциклах и в огромном бронированном грузовике, оборудованном множеством пушек: зомби медлительны, ленивы и нелюбопытны, к тому же совершенно теряют контроль над собой, когда в небе расцветают залпы салюта. Схема отработана: залп салюта, выстрелы в головы, налет на супермаркет или аптеку.
Неустойчивое равновесие поддерживается до тех пор, пока одновременно не происходят два роковых события. С одной стороны, жуликоватый наемник Чоло (Джон Легуизамо), помощник главного специалиста по отстрелу зомби — Райли (Саймон Бейкер), похищает чудо-грузовик и пытается шантажировать руководство города. С другой, мертвый сотрудник бензозаправки, крупный красивый чернокожий по имени Большой Папочка, задумчиво — насколько это слово применимо к зомби — смотрит вслед улюлюкающим наемникам и нерешительно поднимает с земли оброненный ими автомат.
Момент с автоматом неизбежно вызывает в памяти хрестоматийный кадр из «Космической одиссеи» Кубрика (снятой, кстати, в том же 1968 году, когда Джордж А.Ромеро поставил «Ночь живых мертвецов»), где обезьяна брала в лапу какую-то кость и сверхъестественным напряжением мысли вдруг впервые понимала, что ее можно использовать как оружие. Ромеро, правда, включает не Штрауса, а куда менее торжественный тяжелый саундтрек, но «Так говорил Заратустра» отчетливо слышится в нечеловеческом вое вставших из могил.
Ромеро снимает о том же, что и Кубрик, об эволюции, просто тысячи лет спустя эта эволюция наконец пошла обратным ходом и человек сталкивается не с компьютером, а — куда проще и реалистичнее — с самим собой, только заметно прогнившим.
Любимая режиссером социально-политическая метафорика явлена здесь предельно внятно — еще четче, чем в «Ночи», «Рассвете» и «Дне». Почти на грани фола: «Мы не ведем переговоров с террористами», — ухмыляясь бросает в какой-то момент самодовольный злодей Кауфман. Но последнее, к чему стремится Ромеро, — говорить шершавым языком плаката; он, конечно, поэт, а не памфлетист. И как всякий поэт, гораздо больше озабочен ритмом и красотой рифм, чем внутренней логикой (местами откровенно хромающей) или тем, как воспримут героев их прототипы (в Америке картина еле-еле вышла «в ноль», и это скорее успокаивает, чем тревожит). Ромеро проявляет дьявольскую изобретательность в мелочах — в жанре, в котором, казалось бы, изобретено уже все, — и наполняет фильм энергией, которой мог бы питаться средних размеров город, осажденный зомби.
К финалу салют уже перестает помогать в борьбе против поумневших мертвецов, и все, что остается, — расстреливать оставшиеся патроны и смириться с тем, что зимы не будет. Герои мечтают убраться куда-то на север и на возражение «Ведь там же никого нет» — бурчат: «Вот именно». Предельно четкий ответ на любые вопросы касательно этого произведения.
Скрыть