Балет

Шурале

Мариинский театр исполняет свое любимое па. Скорее, правда, вынужденно любимое. Но удается оно всякий раз — это факт. Па такое: чтобы прыгнуть вперед, прыгаете назад. Балерины и вся большая труппа изнывают без новых текстов в ситуации, когда Баланчин давно умер и больше не поставит ни строчки, единственный дееспособный русский хореограф — Алексей Ратманский, а попытки вырастить собственных производителей дали лишь гомункулов типа «Стеклянного сердца», похожих на балет, как корень имбиря — на человека. В такие моменты Мариинский театр вспоминает, что поруганный и развенчанный когда-то «советский балет» был еще и балетом ХХ века. Советские хореографы сочинили огромную библиотеку. И хотя полки ее забиты откровенным трэшем, но это свойство любой библиотеки: шедевры — всегда редки. И сейчас уж точно не то время, чтобы бросаться даже и просто очень хорошими спектаклями.

Это тенденция. В литературе советского времени тоже поначалу признавали лишь неофициальную полку (Ахматова, Пастернак, Мандельштам, Цветаева, Бродский). А теперь в «Русской жизни» вон Дмитрий Быков из номера в номер рекомендует перечитать то «Бруски», то еще какого-нибудь лауреата с дачей в Переделкино. Оказывается, и среди них люди водились, хоть и противные по-человечески, но вполне мастеровитые.

Мариинке удалось отлично восстановить некоторые экспонаты 1960-х — «Ленинградскую симфонию» Игоря Бельского и «Клопа» Леонида Якобсона. А теперь вот будет «Шурале», ударение на последний слог. Спектакль на переломе от многоходовых сталинских балетов-драм к оттепельной легкости объемов и линий.

«Шурале» обязан рождением чисто советскому курьезу: власти задались целью создать из воздуха очередной «национальный балет» в рамках культуры, к балету не только отношения прежде не имевшей, но и вообще ему органически чуждой. Взяли татарскую сказку. Заказали партитуру татарскому композитору. А роль «татарского хореографа» исполнил интернационально-отзывчивый гений Леонид Вениаминович Якобсон. До этого, в рамках того же абсурдного государственного проекта, он, например, создал «молдавский танец» (разумеется, неофициально, так как танцевальные слова записали «народными»). «Пятый пункт» приучил Якобсона не отказываться даже от тухлых заказов (жена, танцовщица кордебалета, вязала кофточки на продажу).

Татарская сказка напоминает на самом деле еще с десяток подобных по всему миру: история заколдованной невесты-птицы, за которой приходится идти на край света. Леонид Якобсон работал долго и под градом насмешек. Безмозглые балетные зубоскалили над «гран-па на ягодицах», и это была самая цензурная шутка. В результате родился очень печальный спектакль о воле и неволе. В роли богатыря позировал широкоплечий красавец Аскольд Макаров — ясноглазый и лишенный рефлексии: хоть сейчас на обложку сорокинского «Льда» или «Голубого сала». Именно он станет любимым исполнителем и своеобразным альтер эго Якобсона на много лет вперед. Видимо, такие выводы сделал невротичный и рефлексирующий Якобсон после «Шурале»: это только в балетных сказках девушка ­может превратиться в птицу и улететь, а в Советском Союзе спасительно важно — уметь не думать.