Спектакль

Арабески

В дорожном кафе встречаются Гоголь, Гофман и Кафка. Похоже на начало анекдота, однако это – начало спектакля, позаимствованное из рассказа Анны Зегерс. Зарубежные классики – в кокетливых чёрных вуальках и с именными табличками на шеях, чтобы не перепутали. Побеседовав, они превратятся в трёх Гоголей в фирменном прикиде молодых лет писателя: зелёный фрак, жёлтый жакет, коричневые брюки, шинель на подкладке в шотландскую клетку. Четвёртым Гоголем станет плоская белая кукла с длинными конечностями, приводимая в движение человеком в чёрном, которого, наверное, не видно с задних рядов бельэтажа. Избранные места из биографии нашего героя одновременно и быстро пронесутся, ничем не задевая, и медленно протянутся, так что очень скоро становится скучно. Родители, театр, Италия, Париж, безденежье, болезнь, стремление в Иерусалим, эпизоды из «Старосветских помещиков» и «Ивана Фёдоровича Шпоньки и его тётушки», стихи самых разнообразных авторов, пение русских и украинских песен… Бестолковый винегрет фраз и реплик, патетической декламации щедро сдобрен аккомпанементом составленного из актёров «оркестрика» в белом, старательно изображающего марионеток, под руководством некоего Глюка (композитора или галлюцинации?). В его какофонию вплетаются звуки поднимаемых и опускаемых вручную, путём потягивания за верёвочки, шторок – они исполняют роль сценографии, за ними – ничего, голые стены театральной коробки. С не меньшим шумом из-под колосников на авансцену регулярно опускается полотнище, с которого пустыми рыбьими глазами таращится потрет императора, и напрочь загораживает всю сцену для первого ряда – видны только головы актёров, стоящих к нему вплотную. На него вешают сначала шинель – трофей призрака Акакия Акакиевича, – а там и посмертную маску Пушкина. При условности декораций, «бутафория», как всегда у Любимова, в лоб иллюстративна: при упоминании о жжёнке появляется огонь, о тараканах и мухах – огромные тараканы и мухи, опять-таки на верёвочках. Долгожданный финал спектакля напрочь стирается из памяти – в принципе, поставить точку можно в любом месте этого бессвязного ассоциативного потока, ничего не теряя, как в орнаменте-арабеске. Смысл также не улавливается – надо полагать, вместо него должна была присутствовать некая гоголевская атмосфера, и, быть может, кто-то её и почувствовал, но я бы предпочла вариациям на тему полноценную постановку какого-либо произведения. Пока же на сцене вместо актёрских работ – читка заученного текста, и единственным, кто выделяется благодаря своей фактуре на всех ролях, остаётся Трофимов. А Гоголь – страстный, жизнелюбивый, любящий, страдающий, затравленный – остаётся незнакомым большинству.

17.07.2010
Комментировать рецензию