Супруги Брюно и Стелла очень любили друг друга — до истерики, до исступления. Им хотелось кричать о своей любви на весь мир — и они кричали: соседям и первым встречным. Но однажды в груди Брюно шевельнулось сомнение: а действительно ли жена верна ему, не кроется ли за ее улыбкой коварство. С той поры райская жизнь обернулась адом: Брюно запутался в тенетах ревности, а Стелла стала изменять ему направо и налево — не по собственному желанию, а лишь потакая безумию мужа.
Пьесу бельгийского символиста Фернана Кроммелинка, написанную в 1921 году, можно трактовать по-разному: тут можно разглядеть и размышление насчет ущербности чувственного восприятия действительности, и предчувствие горьких откровений экзистенциализма об одиночестве человека, не способного ни познать, ни предсказать окружающий мир. История же сложилась так, что при упоминании этой пьесы первой ассоциацией оказывается имя великого Мейерхольда. «Рогоносец», поставленный в 1922-м его Вольной мастерской, стал практическим манифестом нового революционного театра. Вместо салонного фарса Мейерхольд предъявил публике балаганную клоунаду, вместо декорационных красивостей — конструктивистский механизм, напоминавший гигантский фабричный станок. Актеры раскрывали свои роли через серию акробатических кульбитов, пластических экзерсисов и дыхательных упражнений — знаменитая мейерхольдовская биомеханика.
Режиссер Владимир Золотарь, поставивший «Великодушного рогоносца» в 2003 году в Барнауле, о культурных корнях пьесы помнил. Его спектакль был насыщен эксцентричной пластикой и акробатикой. А в тексте Кроммелинка Золотарь увидел настоящий экзистенциальный триллер: к финалу действо обретало отчетливые черты ночного кошмара. Видимо, режиссер остался так доволен этой своей старой работой, что даже не мыслит себе иного «Рогоносца». Благо впечатляющее оформление Олега Головко, отсылающее разом к малым голландцам и Босху, уже однажды было разработано — зачем же заново беспокоить художника и искать добра от добра?
Вот только петербургский ТЮЗ в его нынешнем плачевном состоянии не готов к блиц-переносам чужих спектаклей на свою сцену. Актеры выучили реплики, худо-бедно освоили сложный пластический рисунок (хотя и заметно, что он для них непривычен). А вот создать на сцене сколь-нибудь убедительные образы им никак не удается. Максим Фомин (Брюно) много кувыркается и ораторствует, но довольно равнодушно — ему даже толком поглядеть на жену недосуг, а уж о любви и речи нет. Юная Алиса Золоткова (Стелла) так зажата, что играет невпопад: как получится, так и хорошо. В результате выходит спектакль-зомби. Формально все вроде бы в порядке: актеры встают в сложные мизансцены, до седьмого пота занимаются гимнастикой, звучит душещипательная музыка, но настоящих чувств, искренних слов, горячих эмоций нет. Остается, увы, чистая механика — без приставки «био».