Спектакль

Ленинградка

Поначалу — полная иллюзия киносеанса. На экране блондинка несется по городу в красном «опеле». Титры: 9 мая 2005 года. Блондинка договаривается об интервью с пожилой блокадницей. Крупные планы: задумчивая старушка с неожиданно хитрым взглядом, красный дисковый телефон, огромная кукла. Добирается журналистка нескоро — 9 мая 2008 года. Дом по нужному ей адресу за это время почти разрушили. Девица, чертыхнувшись, уезжает, а старушка, оказывается, никуда не делась: живет себе среди руин, бродит по обесточенной квартире со свечой в банке и загадочно так поглядывает с экрана на публику. В какой-то момент она наклоняется к кукле и та вдруг поводит глазами. Не будь старушка столь очевидно существом добрейшим, можно было бы подумать, что начинается заправский триллер.

По сути, так оно и есть. Экран размером с зеркало сцены расположен так близко от первого ряда, что плотно занавешенные окна блокадной ленинградской квартиры, стол и посуда на нем кажутся продолжением зала; натуральной величины лица людей — матери и дочки лет десяти — и объемный звук в крошечном зале усиливают эффект присутствия. От бомбежек вскрикиваешь, а когда в темноте девочка испуганно зовет: «Мама?» — кажется, что ребенок сидит на соседнем стуле.

Тут кино в чистом виде заканчивается и начинается театр: экран становится прозрачным, сквозь него видно сцену, а в самой глубине ее — шкаф. Авторам спектакля некая старушка рассказала, как в блокаду перетащила свои краски и игрушки в большой платяной шкаф и там провела фактически всю войну. Девочка из спектакля — она же бабушка из пролога, отец которой ушел на фронт, а мать погибла в бомбежку, — существует на экране, а куклы то и дело «спрыгивают» с экрана на сцену. Кукольников в световой дымке не видно вовсе, эффект анимации в театре очень впечатляет: если на экране идет снег — кажется, что он заметает сцену, если толща воды, то все пространство за экраном — Ладога с песчаным дном, где, точно в детской песочнице, лежат грузовички, не добравшиеся до Ленинграда.

Кукол на сцене четыре, художник Виктор Антонов потрудился над ними основательно. Главная — лупоглазый домовой Тимофеич, с эльфийскими острыми ушками на лысине и бородой лопатой. Он ходит в расклешенной шинельке, скребет метлой по дощатому помосту и иногда сбивает ею мессершмиты. Есть кукла артистичной крысы — она рядится в шляпки и танцует кукарачу, но за золотое колечко дает только 125 граммов хлеба. Кукла Холод — это скелетообразное чучело, пола его пальто откидывается, как крышка гроба. Из Холода выпрыгивает Голод — блокадный малыш с несчастными впалыми глазами и половиной лица, плотно закутанной в платок. Он тормозит машины на тонком льду или пугает незадачливых прохожих своим лицом без носа и без рта.

Изобретательности создателям «Ленинградки» не занимать, но гораздо важнее то, что спектакль сделан честно, без сюсюканья и лицемерия, поэтому слезы зрителей выглядят совершенно естественно и не требуется никакого допинга, чтобы от чувства собственного существования закружилась голова.