Опера

Борис Годунов, или Хитроумием приобретенный трон

В эпоху барокко любили названия длинные, подробные и витиеватые. «Борисом Годуновым» дело не ограничилось, было еще «или Хитроумием приобретенный трон». Хитроумием отличается не только герой; это качество также проявили Марк де Мони и Андрей Решетин, директора фестиваля Earlymusic, они же — продюсер и музыкальный руководитель спектакля соответственно. Трудно найти более удачный опус для того, чтобы спустить на российскую воду корабль барочной оперы с полной оснасткой.

Не потому, что эта забытая на триста лет партитура 1710 года, сколь бы хороша она ни была, превосходит оперы Монтеверди, Рамо и Генделя. Но чтобы разобраться, почему оперы Монтеверди, Рамо и Генделя — шедевры, нужно выучить новый (старый) язык, усвоить правила, почувствовать вкус к условностям. И вот для этого новый, то есть самый старый «Борис» — просто клад.

Опера западная, сюжет отечественный. Полный контраст со святыней русского музыкального реализма. Этакий приквел пушкинско-мусоргского «Бориса», маттезоновский «Борис» кончается там, где мы привыкли начинать, — согласием Годунова на царство. Никакого конфликта народа и власти: народ не причитает из-под дубинки пристава, а танцует. Борис — молодой и оптимистичный. Считается, что это портрет Петра Первого, каким его увидели европейцы в начале XVIII века. Вскоре после победы под Полтавой русская тема была крайне актуальной, и кому было на это реагировать, как не секретарю английского посланника в Гамбурге г-ну Маттезону (1681–1764).

Он изучил историю Смутного времени и гравюры и сам написал либретто, в котором позволил себе немало намеков на современную (то есть уже начала XVIII века) политику. Актуальность, породившая «Бориса», его и сгубила: международная ситуация в одно мгновение изменилась, и оперу попросту не поставили. В автобиографии Маттезон туманно сообщает, что «остался в сомнении, стоит ли ее предоставлять театру».

Сюжеты вокруг «Бориса» и дальше попадают в разряд секретных материалов. Опера была забыта вплоть до ХХ века; когда ею занялся немецкий ученый Вольф, началась Вторая мировая война. В 1944-м спецкомиссия Красной армии вывезла партитуру из Германии; полежав немного в Ленинграде, она попала в Ереванский институт древних рукописей Матенадаран; Армения вернула ее в Гамбург в конце 1990-х.

В 2005 году оперу сыграли на Бостонском фестивале старинной музыки; Решетин сидел в оркестре. В 2007-м — в другой постановке, с другими исполнителями и по другой редакции партитуры — Earlymusic представил «Бориса» в Гамбурге, а теперь показывает в Петербурге и в Москве.

За барочную пышность здесь отвечают костюмы Штефана Дитриха, в которых ссылки на театр 1710 года прихотливы, ироничны и свободны от аутентизма. Сохранившиеся эскизы (к другим спектаклям) художника Гамбургского театра по фамилии Хармс и русская мода Смутного времени использованы в духе Хармса ленинградского: боярские шапки имеют место, но на них колышутся фантастические плюмажи причудливой раскраски; в мужской комплект входит кокетливая боярская юбочка; у Бориса на груди чуть ли не эмблема Короля-Солнце.

Внимание: в барочной опере будет и полноценный барочный балет, который заодно играет роль живых декораций, сплетая узоры и выстраивая архитектурные конструкции. Над ними немецкий режиссер и хореограф Клаус Абромайт, специалист по танцу XVIII века, усиленно работал два месяца перед гамбургской премьерой, превратив петербургских студентов балета в слаженный ансамбль — «Барочный балет Анджолини».

Кастинг на десять оперных партий был международным: выбрали шестерых западных певцов, знающих толк в барокко (Борис — обаятельный бельгийский бас Шади Торбей, ливанец по происхождению), и четверых русских, новичков в этом репертуаре. Судя по рецензиям, разница слышна не была. Арии тут звучат на двух языках. Абромайт объясняет: когда герои остаются наедине с собой — поют по-итальянски, в обществе — по-немецки.

Все в партитуре высшего качества. И даже Генделю, который сегодня — самый исполняемый автор барочных опер, случалось перенимать у Маттезона мелодии. Молодые люди работали в Гамбургской опере и всерьез соперничали: однажды Маттезон на минутку уступил Генделю место за клавесином в оркестре (чтобы выйти на сцену и спеть теноровую арию в собственной опере), а когда вернулся, вероломный Гендель отказался пустить его обратно. Дело кончилось дуэлью — Генделя спасла пуговица. И если бы не глухота, настигшая Маттезона в 40 лет, возможно, это его оперы сегодня игрались бы тут и там на барочных фестивалях. А так он стал великим теоретиком.