Спектакль

Зеленая птичка

Вообще-то, «Зеленая птичка» не детское произведение, а пародийное разоблачение теории разумного эгоизма Гельвеция: два подростка-близнеца Ренцо и Барбарина в длиннющих монологах объясняют приемной матери, что она спасла от смерти и воспитала их исключительно из любви к себе. Вдумчивый режиссер Григорий Дитятковский (который ради постановки в ТЮЗе впервые за три года оторвался от своих студентов в студии при БДТ) победил занудство цирковыми приемами: вывел мать и отца клоунами — соответственно, добродушным и ворчливым, — а самих умников представил сегодняшними школьниками, которые в ответ на родительское «Сколько же с тобой хлопот!» немедленно парируют: «А никто не просил меня рожать». За героями так и шныряют световые пятна, а тяжелые паузы (детки-то не только хамят, но и уходят из дома) заполняются энергичной музыкой спрятанного под сценой оркестра.

На сцене что ни эпизод — то номер, есть чему подивиться. Дети-беглецы, блуждая по пояс в театральном дыму, знакомятся с внушительных размеров статуей — в театральный костюм вмонтирован стул и пара свисающих с него поддельных ног, актер семенит на котурнах под длиннополым платьем, и кажется, что сидящая статуя плывет по воздуху. Стоит занавесу опуститься и тут же подняться, как возникает корабль, закрывающий собою задник: в рубке, на высоте метров трех, сидит капитан, король Тарталья, настоящий отец близнецов. Зеленая птичка (она же заколдованный влюбленный принц) — то травести, с акробатической легкостью летающая на самокате из советского спортмага, то гигантская квадратная дура с лапами, хвостом и клювом, которая свисает на тросах с колосников. И все это — одна десятая часть неожиданностей, за которые в ответе художник Эмиль Капелюш.

Главная злодейка, королева Тартальона с лысеющей головой, похожей на одуванчик, — персонаж, как и положено в хорошей сказке, самый смешной. Ольга Карленко, даром что ее Смеральдина всего лишь приемная мать, остроумно и пронзительно играет эталон всепрощающей и всеобъемлющей материнской любви: узнав, что дети чудом разбогатели, она бросается к ним, чтобы уберечь от неминуемых бед, с ходу соглашаясь быть их служанкой. Но в самом финале случается досадное недоразумение вроде падения фигуриста на олимпийском льду при выполнении заключительного элемента. Взрослеют дети, как это обычно бывает, в одночасье, при столкновении с реальностью. Сестра, обнаружив окаменевшим брата, которого сама же отправила в безнадежный поход за Зеленой птичкой, восклицает: «Брат мертв! И это я его убила!» Если бы в этот по-настоящему страшный момент над залом пронеслась громкая барабанная дробь, что заставила бы заколотиться зрительские сердца, спектаклю не было бы цены. Но и крик, и последующее раскаяние играются в темной глубине сцены и строго по канонам психологического театра: почти шепотом, с невидимыми миру вздохами и слезами. А цирк, как известно, слезам не верит.