Спектакль

Малыш

Посреди крохотной пустой сцены — раскуроченное пианино. Из-за него словно черт из табакерки поочередно высовываются четверо персонажей и читают свои письма. Первые десять минут — головоломка для зрителя, кто все эти люди: женщина в черном вдовьем платье с интонациями нигилистки, испуганный мужичок, бесконечно твердящий о воде в ушах и оставленных где-то шапке и шубе, подросток с чахоточной осанкой, перемещающийся по сцене прыжками орангутана, и девушка с локонами и румянцем на пухлых щечках. Потом вырисовываются подробности. Время действия — сталинские годы. Женщина Настя — руководящий работник в сибирском поселке. Мужичок — сельский учитель из Литвы, сосланный на лесозаготовки в Сибирь и попавший под Настино крыло. Ее сын Леня (он же 18-летний «малыш») отправляется на фронт, а после оседает в литовской деревеньке у Сильвии, дочери ссыльного. Теперь отец пишет дочери, мать — сыну, и наоборот.

Драматург Марюс Ивашкявичюс выиграл конкурс «Новой драмы» в Вильнюсе в 1998 году и в следующие девять лет сделал себе имя романиста и сценариста, ратуя за толерантность. Пьесу «Малыш» (2002) задумал как билингвистическую — оказывается, «малыш» по-русски и по-литовски звучит одинаково, так что в Прибалтике пьесу играют сразу на двух языках (русские персонажи говорили на русском, а литовцы — на литовском). В петербургской постановке общаются на русском, правда, отец с дочерью нарочито картавят, изображая прибалтийский акцент, что довольно неприятно. В остальном же режиссер Антон Милочкин сработал четко и грамотно: сочинил жесткие поэтичные мизансцены и внятный сюжет, а для постановок «новой драмы» это великая редкость.

Пианино с обнаженными струнами превратилось в символ непоправимого житейского разлада, на фоне которого ужас одиночества становится не просто нестерпимым, он сводит с ума. Настя под вой волков стоит на инструменте, как на трибуне, и твердит, что сваливший с небес литовец — ее судьба. Малыш, усевшись на инструмент верхом и глядя куда-то за колосники, опасается Тунгусского метеорита, который может свалиться с неба, как литовец. Дочь рассказывает о воде в ушах, оттого что каждый день, ложась спать, плачет об отце. Литовец и того хуже — делится результатами исследований дерьма в выгребной яме. У каждой реплики есть адресат, герои то и дело ползают вокруг пианино на карачках, перестукиваясь на манер азбуки Морзе, как арестанты из разных камер. Возня выглядит далеко не безобидной, довольно скоро понимаешь, что ждешь кошмара, как Малыш метеорита. От того, с каким остервенением литовец и Малыш рвут зубами письма друг друга, хочется заорать. Предчувствия не обманывают — весь спектакль, как выясняется, не что иное, как прелюдия к предфинальной сцене насилия. По звериному рыку Малыша Сильвия ложится и раздвигает ноги, а Малыш сотрясает инструмент с другого конца. И финал, выполненный за здравие — к пианино прикрепляются деревянные крылья, и вся четверка, взгромоздясь на него, будто бы парит под песню «Агаты Кристи», — только усиливает чувство невыносимой жестокости бытия, совершенно интернациональной.