Спектакль

Ночь перед Рождеством

Совсем недавно ходил на Ночь перед Рождеством. Каждый свои приезд в Петербург бываю в театре, и после похода на Вертеп по Сологубу в Театре на Васильевском, увидев Ночь перед Рождеством был глубоко разочарован, не ожидал от этого места такой слабенькой, скучной постановки. Зал полон, но драйва нет, актеры стараются, танцуют, честно делают своё дело, но не интересна постановка. Единственное проявление креативности в этом спектакле, это кукольная императрица, вот это деиствительно "фишка", на этом особенности спектакля заканчиваются. Намеренно пошли на эту вешь в конце ноября, хотелось уже новогоднего настроения, но....его там нет. Это провал, при полном зале!

Была на спектакле в январе этого года. Очень понравилось как артисты пели. Запомнились декорации: звездное небо и маленькие хатки (окошки светились, а из трубы шел дымок), все просто и по-сказочному уютно.
А вот Оксане не хватало женственности, уж слишком она "гекала".

В анонсе этого спектакля, вслед за названием и именем автора, достаточно было бы написать: «Хотите получить заряд бодрости и хорошего настроения? Пожалуйте сюда!»
Казалось бы, ничего особенного на сцене не происходит: произносят канонический текст, пляшут, танцуют, - декораций самый минимум: великолепные домики с дымящимися трубами и бранящимися хозяевами – чуть ли не единственный атрибут сценографии – исчезают, едва начинается основное действо, - режиссерской, модной сейчас, «эквилибристики» - ноль, - гоголевский стиль выдержан, а не преломлен в духе дня сегодняшнего: где парубки – там парубки (а не калеки и карлики), где колядки – там колядки, а не игра в бутылочку или современная «битва экстрасенсов». То есть, на первый взгляд: ничего нового и удивительного. А посмотришь: и удивительно, и ново.
Загадка? Ничуть. Все очень просто: оказывается, для того чтобы изумлять, цеплять и заставлять смеяться даже искушенную, все видевшую-перевидевшую публику, совсем не обязательно наряжать персонажей двухсотлетней давности в джинсу и латекс, использовать вместо саней картинги, представлять украинского Пацюка эдаким американским терминатором, употребляющим для пожирания вареников со сметаной сложнейшие механические приспособления, созданные стараниями куда более поздних кибернетических умов, да и выражаться можно, оказывается, строго по Николаю Васильевичу, а не согласуясь с лексиконом соседа Коли, никогда не трезвеющего, а потому непременно и постоянно употребляющего матерные слова.
Оказывается, в «Ночи перед Рождеством» лучше вовсе без Пацюка, чем с Пацюком а-ля «голова профессора Доуэля» (камень в огород, в целом неплохой, постановки Н. Пинигина по той же гоголевской повести в БДТ). Лучше скромный, закадровый, Дятлов, чем разъезжающий по сцене в экипаже авторский гипертрофированный нос (камни летят все туда же). И замечательно, что Вакула, для получения черевичек, не танцует стриптиз, что обязательно бы сделал, попади он в сферу «творческой фантазии» режиссера Грымова, а дьяк и Чуб сохранили традиционную ориентацию, хотя их длительное нахождение в одном мешке вполне вероятно натолкнуло бы некоторых ультра либеральных постановщиков на еще более либеральные мысли.
В общем, прочтя вышеизложенное, есть основания прийти к выводу, что на сцене театра на Васильевском, в случае «Ночи перед Рождеством», царит обыкновенная простота. И вновь – вывод неправильный. Все происходящее на сцене в «Ночи…» не имеет ничего общего ни с обыкновенным, если подразумевать под обыкновенным нечто будничное, строго удерживаемое в академических рамках, ни с простым, т. к. в означенной постановке многое далеко не так просто, как может показаться с первого взгляда. Достаточно сказать, что отсутствие ряда знаменитых сцен (с теми же самодвижущимися варениками, с казаками в Петербурге) либо их видоизменение (вызволение персонажей из мешков не в доме худощавого кума, а прямо в том месте, куда их принес кузнец) продиктовано не столько трудностью сценического воплощения ряда эпизодов повести, сколько не желанием создателей спектакля изменять заданному в самом начале ритму, стремлением не перекрывать плотиной второстепенных сцен бурное течение основного сюжета, не загромождать действие излишними, в сценическом варианте, подробностями. Удалив ряд действующих лиц, сведя к минимуму путешествие Вакулы в столицу, постановщик добился максимальной концентрации зрительского внимания именно на ночи перед Рождеством, на том колорите, что неразрывно связан с духом и стилем гоголевского повествования, без лишних аллюзий и подробностей. В заслугу творческого коллектива нельзя не поставить и то обстоятельство, что основную зрелищную нагрузку в спектакле несут на себе «второстепенные персонажи». Этот прием очень четко согласуется с авторской манерой Николая Васильевича, в полном блеске проявившейся в «Мертвых душах», где ровный, почти статичный Чичиков, то и дело, вместе с читателем, натыкается на ярких, фееричных, гротесковых Манилова, Ноздрева, Собакевича, Плюшкина... В отличие от уже упомянутой постановки в БДТ, где, безусловно, солирует фактурный Быковский (исполнитель роли кузнеца), в театре на Васильевском - торжество второстепенных персонажей: черта, Чуба, дьяка, Солохи, головы. Именно на них сделан акцент, возможно, умышленно, возможно, благодаря мастерству «старейшин», начисто переигрывающих молодых. Как бы то ни было – ход верный, эффект достигается должный.
В самом начале своей статьи, характеризуя данную постановку, я употребил два слова: «удивительно» и «ново».
Удивительно во многом потому, что, проследив за реакцией публики, понимаешь, как все-таки сильны в человеке память детства и память генетическая. Мы, вчерашние мальчишки и девчонки, а ныне родители, получаем во время спектакля удовольствие во многом от того, что нас вернули на какое-то время в наше детство, ведь все происходящее на сцене подвластно обычаю (не путать с обычностью), берет начало из трактовки отечественными режиссерами русских сказок, в памяти тотчас рождаются и кинофильмы 50-х – 60-х гг. по тому же Гоголю, и постановки Роу, и даже «Сказка за сказкой» тогдашнего Ленинградского телевидения; а наши отпрыски как бы перенимают от нас эстафету восприятия и радуются русской традиционной классической интерпретации не меньше, чем чужеземным Покемону и семейству Симпсонов. Когда сей факт будет взят на вооружение большинством российских творческих коллективов, в том числе и телевизионных, работающих на детей и подростков, появится и надежда на выживание (грустное слово) исконной культуры.
Теперь о новизне. Если принять за аксиому фразу: «Новое – это хорошо забытое старое», - правда, в несколько смягченном варианте: не хорошо забытое, а подзабытое, то объяснять уместность приведенного выше эпитета будет не нужно. Сейчас в русском театральном «королевстве» все настолько смешалось, что «новое», новаторское, с определенных пор поголовное, набив оскомину, становится банальным и чуть ли не архаичным, а «старое» - классическое и тождественное обычаю, представляется, главным образом для юной публики, чуть ли не откровением, чем-то из ряда вон выходящим. Разумеется, при условии, что это сделано талантливо и со вкусом. И в основе не плесень, а бережно хранимые «фамильные драгоценности». В отдельном ряду «хорошо забытых» мизансцен рассматриваемого спектакля стоит встреча Вакулы с императрицей. Кукольный балаганчик - это что-то вообще из времен Петрушки, а стало быть, и самого Гоголя, правда, подвергнутое унификации и подчиненное конкретному замыслу. К слову сказать, этот трюк (с кукольным Петербургом), видимо, настолько понравился Николаю Пинигину, что он заимствовал его для своей постановки в Большом драматическом. Чего делать, конечно, не стоило. Но факт остается фактом.
Ну а когда ко всему вышесказанному мы присовокупим, вслед за мастерами театра на Васильевском, профессиональные оригинальные танцы и песнопения, филигранные, не лишенные умелой импровизации актерские работы, и подчеркнем бережное отношение к великому тексту великого писателя со стороны инсценировщика, то поймем: дело создание отличного спектакля (а «Ночь перед Рождеством» Владимира Койфмана - спектакль отличный) – дело отнюдь не простое. Но создатели справились, и создали нечто чарующе необыкновенное.