Спектакль

Нора

Эта «Нора» удивила всех. Спектакль почти незаметно появился на городской афише в конце прошлого сезона, шел не чаще раза в месяц и казался такой же тихой актерской радостью, как и остальные опыты «Белого театра» в Музее Достоевского.

А теперь «Нора» красуется в списке петербургских претендентов на «Золотую маску» рядом с «Ревизором» Валерия Фокина и «Дядей Ваней» Льва Додина. История, достойная расследования, которое неминуемо упирается в одно имя на афише: Михаил Бычков.

Совершенно новое для Петербурга, имя это хорошо известно Москве, поскольку без воронежских спектаклей Бычкова «Золотая маска» уже давно не обходится. Национальный театральный фестиваль за десять лет существования выработал российский стандарт спектакля — претендента на звание лучшего в стране. Уникальность — прерогатива мастеров, правило для остальных — следовать модному рецепту.

Рецепт этот примерно таков. Исходные продукты: текст автора — стопроцентного классика и немного хороших актеров (от трех до пяти). Текст стоит сократить так, чтобы он в результате уложился в полтора часа сценического времени. Затем добавить к нему форму, совершенно не соответствующую стилю автора: например, Достоевского поставить не как психологическую драму, а как балаганную масочную комедию — у современных режиссеров даже появился куражный призыв: «Поборемся с классиком!»

Удовлетворив таким образом апологетов постмодернизма, стоит позаботиться и о простых зрителях и придумать для них элементарный сюжет с сентиментальной интригой. Спектакли выходят легкими и забавными, потому что правила игры понятны через пять минут после начала действия, актеры получают простор для импровизации над программным текстом, а зрители — повод гордиться собой, приобщаясь к классике. По этим правилам, как по нотам, разыграна «Нора» Белого театра.

Бычков поставил «Нору» как стопроцентную мелодраму о счастье супружеской четы, которому угрожает коварный злодей. Персонажи этой мыльной оперы бьются в истерике, страдают, протягивают руки в мольбе о пощаде, как персонажи немого кино — с вычурной томностью и декадентским изломом.

То есть, когда дело доходит до страстного монолога, Нора Марины Солопченко валится на низкую японскую кушетку и замирает в эффектной позе. Грим Веры Холодной, движения Айседоры Дункан.

Аккомпанемент — оригинальная таперская музыка в живом исполнении композитора Валерия Пигузова. Инфернальный мрак и теснота театрального зала Музея Достоевского напоминают о маленьких кинозалах эпохи модерна. И так весь спектакль. Сработано чисто — иначе не скажешь. Чего стоит типичный мелодраматический красавец-муж (Александр Баргман): на лицо прекрасный, ничтожный внутри. В общем, вся история смотрится как модный полукапустный стеб над Ибсеном и над психологическим театром. И ничто при таком раскладе не должно спасти Нору от омута или от панели. Но тут появляется Ибсен.

Драматург Бернард Шоу написал век назад: «Новая драма началась в тот момент, когда Нора сказала мужу: «А теперь давай сядем и поговорим». Вот именно после этих слов хорошая актриса Марина Солопченко отбрасывает свои «киношные» примочки и принимается читать длиннющий, невозможный для стилистики этого спектакля монолог о том, почему она уходит от Хельмера, который столь великодушно ее простил. Делает она это серьезно, вдумчиво и логично, как учили в институте на курсе Аркадия Кацмана — и вдруг оказывается, что кроме глаз в черном ободе грима у этой Норы есть человеческое, вполне узнаваемое лицо, а кроме омута — другой путь: слава богу, век назад уже придумали эмансипацию, и Ибсен успел высказаться про нее в позитивном смысле. Именно в этот момент остальные герои будто бы превращаются в марионеток, которым пришло время отправляться в пронафталиненные сундуки, и если прислушаться, можно услышать, как Ибсен нашептывает собравшимся второе название своей знаменитой пьесы — «Кукольный дом».