Фильм

Однажды в Стокгольме

Итан Хоук берет заложников и изобретает синдром

Лето 1973 года, Стокгольм. Мужчина (Итан Хоук), наряженный ковбоем по новейшей американской киномоде — кожаная куртка с флагом Техаса на спине, кожаные штаны, затемненные очки, шляпа-стетсон — дополняет свои колоритные усы (настоящие) париком, закидывает за спину армейскую сумку и берет такси до центрального отделения самого крупного шведского банка. В сумке обнаруживаются среди прочего автомат и радиоприемник; включив музыку и постреляв в потолок, мужчина заставляет сотрудницу по имени Бианка (Нуми Рапас) позвонить начальнику полиции (Кристофер Хейердал). Когда тот появляется, преступник требует немедленно освободить знаменитого на всю страну грабителя (Марк Стронг) и остается пока с парой заложниц, одна из которых как раз Бианка.

«Абсурдная, но правдивая история», как сообщает титр в начале, изложена по мотивам статьи Дэниела Лэнга «Банковская драма» — одного из многочисленных классических репортажей журнала «Нью-Йоркер». Некоторые обстоятельства, впрочем, и все имена (за исключением имени печально знаменитого премьер-министра Улофа Пальме, принимавшего непосредственное участие в событиях) изменены по юридическим, вероятно, соображениям: многие фигуранты так называемого ограбления на площади Норрмальмсторг живы и здоровы (они были сильно младше играющих их актеров). В любом случае, история сохранила не их имена, а придуманное местным психиатром название того, что они пережили: «стокгольмский синдром».

Сразу надо сказать, что эпизоды с участием Хоука и Рапас, специально посвященные пресловутому синдрому в романтическом изводе — самая слабая, пожалуй, часть картины. Запрограммированное сближение захватчика, отчаянного рецидивиста с золотым сердцем, и захваченной, образцовой жены и матери двоих детей, оказавшейся крепким орешком, выглядит натянуто и неубедительно. Рапас тут такая правильная, а Хоук такой миляга, что теряется, собственно, суть происходящего: не длительное совместное заточение и противостояние полиции психологически сблизило заложников и преступников, а банковская работница в больших очках втюрилась в усатого правонарушителя.

Но все равно это прелестный и не то чтобы очень напряженный, но неизменно увлекательный фильм. Там, где опытный голливудский постановщик забивал бы гвозди (захват банка, осада, борьба характеров), канадский режиссер Робер Бюдро (в предыдущей его картине «Рожденный для грусти» тот же Хоук играл джазмена Чета Бейкера) лениво выстукивает пальцами какую‑то забытую мелодию. Фильм, как и разболтанный, объевшийся таблеток герой Хоука, все время словно немного не в фокусе, словно раздумывает, куда сделать следующий шаг, — и благодаря этому удерживает наше внимание, даже принимая неверные решения.

Эпоха выписана с иронией и любовью. За кадром — и немного в кадре — звучит Боб Дилан одного из его кантри-периодов, персонажи обмениваются аллюзиями к «Побегу» Пекинпа и «Буллиту», полицейские выглядят как басисты, а когда выясняется, что в банковском хранилище нельзя курить, все как по команде вытаскивают сигареты. Модернизированное телевидение несколько дней ведет от банка прямой репортаж. Победы феминизма привели к тому, что мужчина уже может произнести слово «тампон» — хотя все еще страшным шепотом. Едва ли не самая проникновенная сцена — когда героиня Рапас в разгар кризиса начинает объяснять мужу, как приготовить детям рыбу.

Как и в родственном (куда более значительном, разумеется) фильме «Собачий полдень», подлинные события которого развернулись в Нью-Йорке всего за год до стокгольмских, важнейшая тема здесь — вызов репрессивной машине государства. Злобный начальник полиции — персонаж художественный, но власти, в частности, премьер-министр Пальме, чей удивительный разговор с заложницей расшифрован в репортаже Ланга, в целом действительно вели себя в этой истории очень спорно (и получили тогда в либеральной Швеции много критики). Герой Хоука не кричит «Аттика!», а нелепо изображает Санденса Кида, но фильм напоминает нам, что стокгольмский синдром начинает в полную силу работать лишь тогда, когда заложник испытывает не только личную, но и социальную солидарность с захватчиком, и понимает, что настоящую опасность представляет не он, а люди, чье право на насилие гарантировано конституцией.